Старик. Глава 16, Глава 17

 

Глава 16. Промежуточные итоги

 

На этом этапе вопрос о репрессиях против Василия Пыжикова, видимо, еще не ставился. Его прегрешения в этот период были многочисленными, но не преступными. В сжатом виде их содержание изложил в своем дневнике Павел Жукович. Если говорить коротко, то суть предъявляемых Старику претензий сводилась к следующему.

Формирование дивизии привело к тому, что на Палик были стянуты все партизанские силы Борисовской зоны, это, в свою очередь, привело к снижению боевой активности бригад, их отсиживанию и, в силу ограниченной продовольственной базы этих территорий, к мародерству отдельных партизан и целых отрядов. Для создания дешевого авторитета на командные должности Старик назначал не внушающих доверия лиц, что в сочетании с крайне низким уровнем партийно-политической работы в отрядах неизбежно приводило к деградации и разложению подчиненных ему подразделений и, как следствие, к его противостоянию партийным властям[1]. 

Заявленные выше проступки требуют хотя бы простейшего анализа. Рассмотрим их по отдельности.

Первое. Концентрация партизанских сил на Палике.

Проводимая Стариком политика сосредоточения партизанских формирований на труднодоступных для противника базах не была одобрена ни в ЦК КП(б)Б ни в партизанских штабах. Господствовавшая в европейском движении Сопротивления тактика концентрации сил для будущих решающих сражений не получила распространения на оккупированных территориях СССР. Довольно спорный с позиции сегодняшнего дня тезис о преимуществах действий мелкими партизанскими группами и отрядами, рассредоточенными по всем административным районам, осенью 1942 года считался единственно верным. Более того, призывы к созданию крупных партизанских формирований зачастую расценивались у Пономаренко и Калинина как провокационные, инспирированные немецкими спецслужбами. По свидетельствам участников тех событий осенью 1942 года в контролируемых партизанами районах Минской области получила распространение листовка, якобы составленная командованием Красной Армии, призывавшая партизан не распыляться на мелкие действия, которые истощают и обескровливают движение. В противоположность этому, листовка предписывала партизанам накапливать силы для предстоящих совместных с регулярной Красной Армией боев и ждать от командования РККА соответствующего приказа[2]. Бывший начальник Белорусского штаба партизанского движения Петр Калинин полагал, что создание крупных партизанских соединений выгодно противнику, поскольку делает их уязвимыми при проведении карательных операций: сконцентрировав свои соединения в Минске, Борисове, Орше и Вилейке немцы могли одним ударом ликвидировать собранные на Палике партизанские бригады[3].

В этой связи позиция комдива Владимирова становилась крайне уязвимой. Старик не скрывал, что «…всегда был и … [оставался] на точке зрения концентрации и сохранения партизанских сил[4]». Одним из мотивов объединения действующих по берегам Березины отрядов как раз и было удержание лесного массива вокруг озера Палик, где находилась удобная для партизан база. За нее он в дальнейшем и держался. Здесь были оборудованы основные и дополнительные лагеря, разбит госпиталь, создана типография, различные тыловые службы. Отряды и бригады, входившие в состав дивизии, действовали на территории нескольких районов (Смолевичский, Логойский, Плещеницкий, Борисовский, Бегомльский и Холопеничский) и после выполнения своих заданий возвращались в безопасные леса Палика. Наличие такой удачно расположенной базы, по мнению Владимирова, – «…это то, к чему и должны стремиться все партизанские отряды в глубоком тылу[5]».

Даже один из самых активных оппонентов Старика Трофим Радюк в своих послевоенных воспоминаниях восторгается Паликовскими базами, ни словом не упоминая при этом заслуг построившего их Пыжикова: «Основной центр партизанского движения и партийного подполья находился в районе озера Палик (хутор Старина). Там же базировался и подпольный межрайком, а на расстоянии 15 – 30 километров располагались отряды и бригады. Борисовские партизаны имели свою радиостанцию … Позднее была оборудована типография …  Была построена также баня, прачечная, и сапожные мастерские. Тут же раскинулся и центральный госпиталь[6]».

Созданная Стариком система дислокации партизанских сил в общих чертах сохранилась и после расформирования дивизии, стремление партизанских отрядов и бригад к базам на Палике никоим образом не уменьшилось. По состоянию на 1 февраля 1943 года в районе хутора Старина все также базировались бригады имени Кирова (ее отряды располагались восточнее Палика в деревнях Глубочица, Гуки и Сивый Камень Холопеничского района) и «Старика», зона ответственности которого переместилась в северную часть Борисовского района (но восточнее Березины). Здесь же, в районе хутора Старина, размещались отряд «Гвардеец», а также штаб бригады и тыловые службы «Дяди Васи» (входящие в состав бригады отряды «Мститель» и «Борьба» действовали в Логойском и Плещеницком районах). Чуть в отдалении, уже в Холопеничском районе, у деревни Хоново располагался лагерь Мормулева («Буревестник»), а на противоположном берегу Березины (4 километра южнее Старины) между деревнями Уборок, Улесье, Селец (Борисовского района) стояли отряды «Дяди Коли»[7].

По мере развития ситуации в Борисовской партизанской зоне происходили значительные количественные изменения, при этом многие партизанские формирования из числа вновь образованных стремились осесть на Палике; сюда же после поражений от карательных экспедиций противника стремились выйти отряды и бригады из других регионов – в частности, из Лепельско-Ушачской партизанской зоны и даже из Вилейской области весной и летом 1944 года.

Второе. «Отсиживание».

Обвинения в отсиживании подчиненных Владимирову бригад довольно скоро стали общим местом: «Стянув значительные партизанские силы в Бегомльские леса, [Пыжиков] … на протяжении шести месяцев не провел ни одной операции, по местному выражению он превратился в болотного пирата», – доводил эту мысль до ведома Пономаренко в своем донесении Петр Калинин[8].

Ближе к зиме проводимую Стариком политику в Белорусском штабе партизанского движения расценили как установку на бездеятельность. В вину Старику ставилось уже не просто отсиживание его партизан на безопасных базах Палика, но и установление своеобразного нейтралитета с немцами.

Начальник БШПД Петр Калинин отмечал, что такая политика способствовала приливу в отряды лишь «трусов, желающих за счет местного населения прожить весь срок войны и вдобавок получить почетное звание партизана»[9]. 

Следует понимать, однако, что в это время (вторая половина 1942 года) партизаны в Борисовской зоне еще не могли оказывать сколько-нибудь заметного давления на противника – нужно полагать, как раз из-за недостатка сил. Вопреки утверждениям начальника БШПД, свои первые бои в Холопеничском районе Старик провел в начале октября месяца, при этом успех операции по разгрому Жортайского гарнизона был обусловлен явным количественным преимуществом партизан над противником: силами двух бригад («Старика» и «Дяди Васи») дивизия не только разогнала полицейский гарнизон, но и обеспечила прикрытие операции со стороны Барани и Клетного, в которых располагались немецкие воинские части. 

Базировавшиеся в зоне, но не входившие в состав дивизии бригады «Дяди Коли» и имени Железняка в октябре и ноябре особой активности в давлении на противника в своих районах еще не проявляли. Основной причиной их пассивности в этом отношении вполне можно считать недостаток сил для ведения наступательных боев против опорных пунктов полиции, тем более, против немецких гарнизонов. Так длилось вплоть до декабря месяца, когда Петр Лопатин все же атаковал Зембин (6 числа), а Ивану Титкову удалось захватить Бегомль (18 – 20 декабря).

При этом Дядя Коля не смог удерживать местечко более трех дней, как полагал начальник военного отдела межрайкома подполковник Коваленко – из-за слабого заслона со стороны Борисова. Попытка этой бригады разгромить немецкий гарнизон в Ляховке завершилась примерно так же, как и Трояновская операция «Старика»: противник упредил партизан и встретил их на дальних подступах к гарнизону[10].

Иван Титков взял Бегомль измором. В течение месяца три отряда его бригады держали в напряжении райцентр, блокировав две ключевые точки противника – его гарнизоны на Кальницком и Сергучском (Бузнянском) мостах. В конечном итоге охрана мостов вынуждена была бросить охраняемые объекты. После этого, 18 декабря бригада ворвалась в местечко и овладела им – невзирая на попытки прибывшего из Минска подкрепления деблокировать окружённый в тюремном дворе гарнизон Бегомля[11].

Впрочем, судя по рассказу лейтенанта Гоникмана, до ноября месяца командовавшего одним из отрядов бригады имени Железняка, события носили куда менее пафосный характер, чем это показано в книге Ивана Титкова. Бегомльский гарнизон противника насчитывал 12 человек немцев и 80-90 полицейских. Бригада «Железняк» имела значительный перевес над противником – 350 бойцов вместе со штабными службами. Некоторую помощь Титкову оказали бригады Воронянского и Дубова, прикрывавшие операцию со стороны Минска и Лепеля соответственно. Партизаны дважды (ночью 18 и 20 декабря) врывались в местечко, уничтожали склады, жгли здания гражданских и полицейских районных учреждений (в том числе сожгли здание местной комендатуры), а с наступлением рассвета отступали в окрестные леса и деревни. Личный состав Бегомльского гарнизона все эти дни просидел, укрепившись, в здании райисполкома, не рискуя оказывать нападавшим активного сопротивления. Впрочем, Титков тоже не пытался штурмовать противника, засевшего в кирпичном строении, так как первоначальная цель этой операции ограничивалась нанесением максимального материального ущерба противнику (по словам Гоникмана, «…задача была – все спалить»).

Действительность, однако, превзошла ожидания. В ночь на 21 декабря со стороны Борисова в местечко вошли значительные силы противника (Иван Титков говорит о прибывшем из Минска украинском полицейском батальоне[12]). Гоникман упоминает о 50 автомашинах из Борисова. Так или иначе, немцы взорвали имевшиеся здесь укрепления и, довольно неожиданно для партизан, эвакуировали гарнизон Бегомля[13].

Третье. Мародерство.

Больше других обвиняют Старика и в потворстве мародерству, процветавшему в отрядах его бригады. Побывавший с проверкой на Палике майор Ключинский уличил его партизан в насильственных реквизициях у крестьян коров и лошадей для дальнейшего их обмена на самогон. «Крестьяне партизан «Старика» не уважают и боятся», – сообщал Ключинский в своем донесении в БШПД и в качестве примера рассказывал, как жители одной из деревень отказались подвозить его в лагерь бригады из-за опасения потерять там и лошадь, и сани; «…а если лошадь негодная, то заберут хомут…», сетовал возчик[14].

Действительно, входившие в состав дивизии отряды и бригады в этом отношении, вероятно, отличались не в лучшую сторону. Выше мы показали, как в сентябре 1942 года происходило «восстановление экономической базы» отрядов Покровского и Дербана за счет жителей деревни Селец Холопеничского района – деревня была объявлена «полицейской» со всеми вытекающими для ее жителей последствиями: под реквизиции попали даже семьи партизан[15]. Следует понимать, однако, что партизанское руководство под мародерством подразумевало лишь незаконные действия отдельных недисциплинированных бойцов при попустительстве их командиров. Между тем, проблема едва ли ограничивалась такими разовыми злоупотреблениями, корни явления крылись явно глубже.

Сразу после формирования бригады Старик подал «Начальнику Центра партизанского движения Белоруссии тов. Пономаренко заявку на предметы вещевого и санитарного имущества» из расчета на 500 бойцов-партизан, стоявших в тот момент под его началом – от телогреек и обуви до нательных рубах и кальсон^[16]. Увы, подобного рода запросы партизанские штабы оставляли, как правило, без внимания. Как это следует из воспоминаний Пономаренко, Сталин не советовал питать иллюзий по поводу централизованных поставок партизанам. Он ориентировал их на то, чтобы даже оружие и боеприпасы они добывали в боях, захватывая трофеи, а также собирая брошенное на полях былых сражений[17]. Обеспечение партизан продовольствием, фуражом, вещами домашнего обихода, одеждой и прочим необходимым для выживания имуществом, надо полагать, полностью ложилось на местное население.

Между тем, осенью 1942 года вокруг Палика базировалось несколько партизанских бригад, одни только входящие в дивизию имени Чапаева формирования насчитывали в своем составе по нескольку сотен человек. Здесь же располагались лагеря и других, не менее многочисленных партизанских бригады (например, «Дяди Коли»), а также долго стояли идущие в советский тыл соединения (например, бригада Никитина), и возвращавшиеся из-за линии фронта бригады (Первая Минская). Совершенно очевидно, что высказанные Павлом Жуковичем сомнения в возможностях снабжения скопившихся на Палике отрядов выглядят вполне обоснованными. Разоренные войной деревни оказывались не в состоянии прокормить собранных на Палике партизан. По этой причине Старику приходилось проводить так называемые «хозяйственные операции» на территориях, подконтрольных соседним партизанским соединениям. Это уже вело к конфликтам не только с местным населением, но и с отрядами и бригадами, считавшими эти территории «своими».

Позже командир бригады имени Железняка Иван Титков следующим образом выскажется по этому поводу: «Большое скопление партизан на границах Бегомльского района вызвало необходимость взять под контроль деятельность … отрядов … бригады «Старик», так как со стороны этих отрядов имели место вопиющие факты мародерства, проводились открытые грабежи населения, процветало самогоноварение. В целях борьбы с мародерством и контроля во всех населенных пунктах нами были созданы команды самообороны», что дало свои положительные результаты. В результате Старик перенес свои хозяйственные операции в Докшицкий и Долгиновский районы, причем, зачастую проводил их от имени бригады «Железняк», так что Титкову пришлось направить туда вооруженную силу для наведения порядка^[18].

При этом нет особых оснований полагать, что снабжение других партизанских формирований происходило гладко и без эксцессов. Утверждение Пантелеймона Пономаренко о том, что крестьяне поставляли партизанам свою продукцию исходя из патриотических убеждений, а различного рода конфискации допускалось проводить лишь у «изменников Родины, полицейских, появившихся старых и новых помещиков и колонистов»[19], верно лишь отчасти. Выстроить относительно справедливые взаимоотношения с населением партизаны могли только на подконтрольной им территории.  Руководство Борисовской партизанской зоны, например, пыталось упорядочить взимание с ее жителей продовольствия путем введения своеобразного налога на крестьянские хозяйства – его величина в большинстве случаев зависела от размеров земельного надела, предоставленного оккупационными властями в ходе аграрной реформы 1942 – 1943 гг.  

Совершенно очевидно, однако, что за пределами партизанской зоны реализация подобных схем была невозможной. Хозяйственные операции партизан в занятых противником районах носили разовый характер и вынуждали их действовать быстро и жестко – в течение одной ночи.

Например, угон скота из-под стен вражеских гарнизонов фиксируется в журналах боевых действий практически всех партизанских формирований на всех стадиях развития партизанского движения едва ли не ежемесячно^[20]. Особых возможностей для определения его принадлежности при этом просто не существовало. Вероятнее всего, по умолчанию подразумевалось, что находящиеся под охраной полицейского гарнизона стада принадлежат «изменникам Родины, полицейским, помещикам и колонистам». Возможная их принадлежность местным жителям, а также населению близлежащих деревень, которые для сохранности держали скот в гарнизонах, как правило, не принималась во внимание.

Четвертое. О всенародном партизанском движении

Точка зрения Старика относительно накапливания людских и материальных ресурсов и их сосредоточения на выгодных базах противоречила озвученной Пономаренко установке поднять на вооруженную и другие формы борьбы десятки миллионов советских граждан, находящихся на оккупированной территории[21]. 5 сентября 1942 года вышел Приказ Наркома обороны Сталина «О задачах партизанского движения».  В приказе речь шла о превращении партизанского движения во всенародное. Для этого следовало привлечь к сопротивлению большие массы мирного населения, в том числе создавать из населения оккупированных районов партизанские резервы – не должно быть ни одного города, села, где бы не существовало такого резерва из числа их жителей[22].

Старик, впрочем, как и многие другие партизанские командиры (например, полковник Ничипорович), довольно скептически относился к вовлечению в партизанское движение больших масс гражданского населения. Для этого существовало достаточно много оснований. Всеобщую воинскую обязанность в СССР ввели только в 1939 году и до начала войны из Красной Армии не было проведено ни одной демобилизации, так что количество обученных военному делу мужчин призывного возраста среди миллионов проживающих в оккупации граждан было крайне мало – оно ограничивалось, по сути, незначительным числом лиц, прошедших в тридцатые годы через систему военных сборов в рамках территориально–милиционной (территориально–кадровой) системы комплектования РККА. Кроме того, отношение жителей окрестных деревень к партизанам вообще и отрядам Старика в частности было весьма неоднозначным, еще летом Пыжиков сообщал в Москву Пономаренко о том, что население Лепельского, Бегомльского и Холопеничского районов «…исключительно плохо относится к партизанам, деревни насыщены провокаторами и полицией, в деревни заходить опасно. … В полицейских отрядах исключительно молодежь призывного возраста, основная задача – борьба с партизанами, причем никакой агитации не поддается … партизан считает своим злейшим врагом[23]».

В этих условиях при формировании и пополнении партизанских отрядов и бригад преимущество отдавалось окруженцам и бежавшим из лагерей военнопленным. При этом, инициативные группы, привлекавшие в 1942 году бывших бойцов РККА в партизанские отряды, вполне могли апеллировать к их воинскому долгу и присяге, которую никто не отменял.  В дальнейшем предпочтение и вовсе отдавалось распропагандированным полицейским и различного рода «народникам», а не мирному населению – те, по крайней мере, имели военную подготовку. Впоследствии эта практика приобретет и необходимое идеологическое обоснование. Белорусккий историк Алексей Литвин обращает внимание на тот факт, что 9 июля 1943 года Центральный штаб партизанского движения (Пономаренко) издал специальную директиву, обязывавшую партизан активизировать разложение антисоветских военно-полицейских формирований – с привлечением их личного состава («обманутых системой демагогии и шантажа бывших советских граждан») к борьбе с противником в рядах партизанских отрядов[24]. Общее количество перешедших на сторону партизан из разных антисоветских формирований военнослужащих историк (со ссылкой на данные БШПД) оценивает в 30 тысяч человек[25], а это почти 10 процентов от количества белорусских партизан – даже по скромным подсчетам.

Между тем, Старику поставили в упрек его прагматичный подход к способам пополнения своих отрядов. Как сообщал в своей докладной записке Павлу Жуковичу бывший начальник разведки в бригаде «Старика» младший лейтенант Добринин, «…до прихода в … район межрайонного центра … запрещалось брать местных жителей в партизанские отряды … не выполняя [тем самым] приказ правительства превращения партизанского движения во всенародное»[26].

Это был, конечно, весьма упрощенный взгляд на позицию комбрига Владимирова. Старик вовсе не отрицал народного характера партизанского движения, но трактовал его иначе, чем это преподносилось существовавшим в те времена идеологическими установками. Пантелеймон Пономаренко, давая определение народному характеру партизанского движения, исходил из того, что «…оно строится на других условиях, чем Красная Армия … Народные массы включаются в активную партизанскую борьбу не по приказам [как в армии], а по призыву партии и … добровольно»[27].

 Старик в своей практике исходил из реального положения вещей. Его позицию по этому поводу пересказал в своем донесении Трофиму Радюку комсомольский вожак Борисовской зоны Ефим Гуля: Пыжиков полагал, что «…партизанское движение, как движение сугубо народное, патриотическое, возникло не в результате организующей роли партии и ее представителей, а в результате деятельности, инициативности командиров и политработников Красной Армии, оставшихся в оккупации»[28].

Процитированное высказывание Старика не было лишено оснований. Как это было показано выше, подавляющее большинство партизанских отрядов в 1941 – 1942 гг. в Борисовской зоне было образовано зазимовавшими в немецком тылу окруженцами и привлечены к борьбе заброшенными из советского тыла спецгруппами 4-го управления НКВД. Из позднейших отчетов партизанских бригад видно, что местное население становится основным источником пополнения партизанских формирований лишь с января 1943 года – во многих случаях за счет достаточно широкой мобилизации (призыву «по приказу, как в армии») местных жителей в отряды. Анализ списочного состава действовавших на Палике бригад показывает, что соотношение добровольцев и мобилизованных среди пришедшего из деревень пополнения составляет приблизительно один к одному (например, в бригаде имени Кирова[29]). При этом представляется очевидным, что провести мобилизацию среди населения подконтрольных партизанам территорий не составляло особого труда. Жители расположенных за пределами партизанских зон деревень, напротив, в большинстве случаев могли поступить в партизанский отряд лишь добровольно, но у них было не много шансов для этого – без надежной рекомендации особые отделы заранее видели в них «гестаповских шпионов».

Как видим, позиция Старика в заочном споре с Пантелеймоном Пономаренко о народности партизанского движения противоречила идеологически выверенным взглядам секретаря ЦК КП(б)Б. К тому же мнение Василия Пыжикова в этом отношении явно перекликалось с точкой зрения Клима Ворошилова на ускоренную военизацию партизанского движения. Это делало Старика еще более уязвимым в его полемике с Пономаренко, который все это время пытался освободиться от опеки партизанского движения со стороны военных в лице маршала Ворошилова.

Четвертое. О доверии к окруженцам и пленным.

Недооценка Стариком роли партии в организации партизанского движения привела к засилью на командных должностях в его бригаде «…окруженцев, а не присланных из-за линии фронта товарищей[30]».  В ходе кампании по ликвидации дивизии, недовольные его деятельностью члены Борисовского межрайкома, прибывавшие из-за линии фронта уполномоченные, отдельные представители соседствующих со «Стариком» отрядов и бригад повели настоящую травлю людей из штаба дивизии, а затем и из штаба бригады «Старика». Как нам представляется, делалось это скорее для дискредитации самого Пыжикова, чем для того, чтобы опорочить работавших под его началом командиров. По утверждению Старика основанием для такого массового недоверия к его подчиненным был факт их пребывания в плену или окружении – при том, что подобные факты имелись в биографиях едва ли не большей части личного состава всех партизанских соединений того периода.

Достается всем соратникам Старика. У каждого из них имеется свой грешок и каждому из них потворствует Старик. Например, он ходатайствует о присвоении очередного звания майору Чумакову, а бывший его сослуживец начальник штаба партизанского отряда «Мститель» у Воронянского капитан Серегин сообщает в штаб Западного фронта о пребывании того в плену и предлагает разобраться в обстоятельствах его побега из лагеря[31].

Он же обвиняет Якова Чумакова в причастности к гибели Старосельского отряда и приписывает ему (совместно с Соколовым) попытку разложения отряда Воронянского: по заданию предателя Рогова они должны были «…сформировать отряд при нашем отряде» (вероятно, речь шла о создании «инициативной группы») и вывести его из подчинения Воронянского. Вместо того чтобы «сломать ему голову»[32], Воронянский назначил Чумакова сначала командиром роты, а затем и начальником разведки. После создания дивизии Старик забрал скомпрометированного командира в свой штаб.

Иван Титков в октябре 1942 года писал начальнику штаба партизанского движения Западного фронта: «Пыжиков приютил целый ряд [людей из числа] командного состава, которые в свое время побросали полки и дивизии и с ними творит преступления»[33]. Сменив к этому времени на посту комбрига Романа Дьякова, Титков, похоже, унаследовал их с Манковичем крайне негативное отношение к Старику и утверждает, что тот, незаконно представив к награде более сотни командиров, привлек тем самым на свою сторону многих искателей счастья. Например – майора Ивана Захаровича Рябышева.

Одно только нахождение того в оккупированном Минске осенью 1941 года дает Титкову основание для обвинения Рябышева, а вместе с ним и Старика, чуть ли не в сговоре: «…в бывшем командир полка (на самом деле – начальник штаба), затем официант фашистского комиссара Кубе…»[34] был назначен Стариком на должность комбрига и представлен к награде.

Отозванные в Москву Роман Дьяков и бывший начальник его штаба (впоследствии – начальник военного отдела межрайкома) подполковник Коваленко утверждают, что Иван Рябышев в начале войны попал в плен к немцам, и находился там длительное время, «…сколько именно не знаем, но известно, что Рябышев работал в Минске при Кубе в качестве дворника или повара. Работая в этой должности, как он сам рассказывал, … имел большой авторитет, свободный доступ к Кубе»[35].

Подобного рода утверждения, как представляется, выглядят откровенно предвзятыми, нарисованными исключительно в черных тонах. В жизни, как это часто бывает, все обстояло намного сложнее. Во-первых, в личном деле майора Рябышева нет ни малейшего намека на его пребывание в плену. Впрочем, во-вторых, нет там и упоминаний о его работе у Кубе, упоминается лишь об участии майора в строительстве гаража Гебитскомиссариата[36].

Связник ЦК КП(б)Б Гайдук, побывавшая в оккупированном Минске, в беседе с Эйдиновым перечисляет признаки существования антифашистского подполья в городе и, между прочим, упоминает о поддельных документах, которыми подпольщики обеспечивали осевших в Минске бывших военнослужащих РККА. Майор Рябышев, согласно ее утверждению, получил от подпольщиков паспорт и справку о благонадежности, что позволило ему устроиться уборщиком в Генеральный комиссариат, где он убирал кабинет Кубе и расположенный там же кабинет жандармского генерала. На вопрос Эйдинова, заслуживает ли Рябышев доверия, связная уверенно дает положительный ответ: «Заслуживает, конкретными делами в партизанском отряде»^[37].

Утверждая обратное, Дьяков с Коваленко вольно или невольно принижали положение майора Рябышева в тылу врага – сами они в плену не находились, были «всего лишь» окруженцами, причем подполковник Коваленко сумел сохранить партийный билет и орден, что в значительной степени повышало его статус среди партизан.

Одному из ближайших помощников Старика, комиссару дивизии батальонному комиссару Борису Бывалому помимо обвинений в проживании под видом красноармейца в деревне, как раз и ставилась в вину утрата партийного документа[38]. В последнем случае мы имеем дело с довольно массовым явлением: оказавшиеся в окружении или в плену коммунисты вынуждены были уничтожать или прятать свои партийные билеты и далеко не всем впоследствии удавалось их разыскать. Борис Бывалый в хранящейся в его личном деле объяснительной записке указывает, что удостоверение личности, партийный билет и другие документы он зарыл на хуторе под Волковысском, где несколько дней отлеживался после ранения в июне 1941 года[39].

Естественно, в те времена подобного рода эксцессы вызывали к окруженцам недоверие со стороны коммунистов, не имевших проблем с документами (а это, как правило, лица, прибывшие из-за линии фронта – как тот же Титков). К созданным Стариком штабам отрядов и бригад, сплошь укомплектованным командирами, пришедшими из окружения или плена, они относились с подозрением, считали, что Старик привечает людей с темным прошлым, чуть ли не «…контрреволюционеров, которые предали партию и игнорируют свой партийный долг». В этой связи Пыжиков апеллирует к самому Сталину, утверждая, что подобного рода измышления в отношении его подчиненных не только являются клеветническими, но и продолжают осужденную партией политику[40].

Впрочем, на деле эту проблему Старик (вероятнее всего совместно со своим комиссаром Борисом Бывалым) решает в принятом у него стиле. Вопреки требованиям партийных догматиков он практикует в своих бригадах упрощенное рассмотрение персональных дел коммунистов, партийные организации отрядов без особой волокиты восстанавливают их в партии. Заведующий военным отделом партийного центра Николай Коваленко в характеристике, подготовленной для БШПД на Бориса Бывалого, в качестве одного из важнейших его недостатков в бытность комиссаром дивизии и бригады называет механический прием в партию и восстановление в ней лиц, бежавших из плена[41].

Это же относится и к комсомольцам. Ефим Гуля сетует, что комсомольские организации в отрядах бригады «Старик» создавались с нарушениями элементарных принципов организационного построения комсомола: утратившие комсомольский билет бойцы восстанавливались в комсомоле на основании их собственного заявления – без предварительной проверки и изучения человека. На требование Гули рассматривать каждое заявление индивидуально, с выяснением в какой организации комсомолец состоял на учете, где и при каких обстоятельства утратил билет, Бывалый потребовал письменного распоряжения ЦК ВЛКСМ на этот счет, заявив, что требование межрайкома комсомола (Гули) не является требованием ЦК[42].  

Пятое. Антипартийные взгляды Василия Пыжикова.

Вполне здравая позиция Старика в решении организационных вопросов по партийной линии усугубила и без того непростые его отношения с партийными организациями. В конечном итоге это вылилось, пожалуй, в главное обвинение из целого ряда инкриминируемых Василию Семеновичу Пыжикову на этом этапе: в проведении и отстаивании антипартийной линии. В объемной докладной записке «О фактах деятельности бывшего командира партизанской бригады «Старик», поданной 11 сентября 1943 года Секретарю ЦК КП(б)Б Пономаренко, Трофим Радюк упоминает о конфликте Старика с Ефимом Гулей. Помимо целого ряда обвинений, Гуля упрекает его в том, что «… Пыжиков пытался сделать партизанское движение беспартийным», стремился «…организовать Советскую власть без коммунистов»[43].

Это было не так. Взаимоотношения Старика с партийными руководителями едва ли свидетельствовали об антипартийной направленности политических взглядов Василия Семеновича Пыжикова – в некотором отношении он был скорее даже ортодоксальным коммунистом. В ходе описанного выше спора с комсомольским вожаком Борисовской зоны «…Пыжиков со всей яростью набросился на комсомольца Гулю, готов был избить его, заявив: я – коммунист, я – с Лениным революцию творил, а эти лозунги – это лозунги Милюкова…»[44].

 Не стоит искать особых противоречий между мировоззрением Старика и его вполне независимыми суждениями и поведением при решении большинства конфликтов, возникших у него с партийным руководством Борисовской зоны, а потом и с высшим партийным руководством Белоруссии в лице Пономаренко и Калинина. Василий Семенович Пыжиков, вероятно, вполне осознано придерживался простейших марксистских доктрин, но здравый рассудок и крепкий крестьянский ум не позволяли ему следовать некоторым устоявшимся в обществе идеологическим принципам и стереотипам, в частности – «затирать» или даже преследовать побывавших в окружении или в плену командиров. Умный и малообразованный, Старик дает должности в дивизии и бригаде грамотным командирам. Учившиеся в Академии имени Фрунзе Яков Чумаков и Николай Курочкин (оба из плена) поочередно занимали должность начальника штаба в бригаде «Старик» (Чумаков – с перерывом на время существования дивизии), Борис Бывалый, похоже, и вовсе был главным идеологом проводимых на Палике преобразований. Большинство назначенных Стариком на должности командиров и политруков не затерялось в Борисовской зоне и после опалы Василия Пыжикова и расформирования бригады «Старика» – включая возглавивших отряд «Смерть фашизму» Василия Тарунова и Ивана Дедюлю, скомпрометировавших себя участием в «заговоре» против межрайкома Василия Бочарова и Ефима Лихтера и «отличившихся» не в лучшую сторону Василия Петриченко и Николая Курочкина.  

Резюме.

Как это видно из сказанного, большинство инкриминируемых Старику прегрешений преступлениями не являлись даже в те времена. Тяготение к безопасным базам на Палике и «отсиживание» на них, особенности взаимоотношений с населением окрестных деревень, даже попытки выйти из-под опеки партийных властей были присущи если не всем, то большинству партизанских командиров – по сути это был их образ жизни в тылу противника. Василий Пыжиков открыто отстаивал свою позицию и поплатился за это.

Глава 17. Последние бои Старика

 

После вытеснения полицейских гарнизонов из Латыголичей и Жортая и последовавшей вслед за тем эвакуации немецкой воинской части из Клетного северо-восточная часть Холопеничского района оказалась свободной от присутствия противника. К зиме незримая граница между территориями, контролируемыми партизанами и оккупационными властями, в этих местах прошла по большаку Борисов – Лепель: лежащая левее, западнее этой дороги местность в основном контролировались партизанами, направо, на восток от нее преимущество оставалось за противником. А после того как в декабре месяце капитан Титков (бригада имени Железняка) взятием Бегомля перерезал кратчайший путь сообщения между Минском и Витебском этот большак стал считаться одним из важнейших связующих звеньев между тылами 3 и 4 немецких армий[45]. Начиная с этого времени борьба за контроль над дорогой Борисов – Лепель на много месяцев – вплоть до освобождения Борисовской зоны Красной Армией в 1944 году – в некоторой степени предопределила ход дальнейших событий в регионе.

При всей важности этой коммуникации оккупационным властям не сразу удалось создать полноценную систему ее защиты. Непосредственно на большаке стояло лишь несколько гарнизонов – в их числе полицейские в Житьково и Кострице (Борисовский район) и сильный немецкий гарнизон в Барани (Холопеничский район)[46]. Расположенные в непосредственной близости от дороги Зачистский, Трояновский и Краснолукский опорные пункты службы порядка учреждались скорее для защиты территории района, чем для контроля над дорогой. В целом слабая система ее обороны, тем не менее, позволяла оккупационным властям реагировать на действия партизан и поддерживать дорогу в рабочем состоянии, привлекая местное население к расчистке ее от снега, ликвидации устроенных партизанами завалов и ремонта сожженных на большаке мостов.

По этой причине основные усилия вышедших зимой 1942 – 1943 годов в Холопеничский район бригад и отрядов, и были направлены как раз на оказание давления на упомянутые немецкие гарнизоны и опорные пункты полиции. К этому времени, однако, партизаны еще не способны были силами отдельных отрядов (и даже бригад) вести наступательные действия – для штурма укрепленных под руководством немецких офицеров опорных пунктов[47] как минимум требовалось иметь численное превосходство перед оборонявшими их гарнизонами. После роспуска партизанской дивизии имени Чапаева большинство действовавших в Холопеничском и Борисовском районах партизанских формирований такого преимущества не имело. Стоявшие здесь отряды насчитывали в своем составе по 70 – 80 человек (например, в одном из самых боеспособных отрядов имени Кирова по состоянию на 17 декабря числилось 79 человек, на вооружении имелось 57 винтовок, 19 автоматов и 3 пулемета[48]). Численный состав противостоящих партизанам полицейских гарнизонов также редко превышал 70 человек. В условиях количественного равенства необходимое для атаки гарнизонов преимущество достигалось совместными действиями нескольких партизанских отрядов, а то и бригад. Такую стратегию партизанам предложил Пантелеймон Пономаренко еще осенью 1942 года, обосновывая необходимость расформирования дивизии имени Чапаева. «Если по обстановке возникает необходимость действовать более крупными силами, чем один отряд, следует проводить операции несколькими отрядами, установив на время операции между ними контакт[49]», – радировал он Старику 30 октября 1942 года.

И на самом деле, зимой 1942 – 1943 годов целый ряд партизанских операций был проведен коллективными усилиями всех или нескольких партизанских отрядов, базировавшихся на Палике. Общее руководство ими осуществлял, вероятно, Борисовский партийный центр и его военный отдел под командованием подполковника Коваленко. Как свидетельствуют архивные документы, почти все попытки партизан разгромить гарнизоны, прикрывавшие названную выше коммуникацию, на разных стадиях завершились неудачей, в том числе и по причине слабой координации действий бригад и отрядов.

В большинстве зимних операций, проводившихся партизанами в районе большака Борисов – Лепель, принимал участие и Старик, совместно с другими отрядами и самостоятельно, силами одной только своей бригады. Впрочем, его претензии на руководящую роль в регионе уже не являлись неоспоримыми: его бригада действовала наравне с другими партизанскими отрядами и, наравне с ними ничем особенным блеснуть не смогла, к тому же участие Старика в этих операциях было довольно ограниченным. Ближе к зиме Василию Пыжикову приходится бороться с межрайкомом уже за сохранение бригады, что естественным образом ограничивало активность его участия в боевых действиях против гарнизонов.

Старик все меньше вмешивается в текущие дела. Планированием и проведением немногочисленных боевых операций занимаются его помощники – сначала майор Рябышев, а после его откомандирования за линию фронта – Яков Чумаков. Возможно, по этой причине операции в его штабе готовились поспешно, что вело к плачевным последствиям. 

В середине января 1943 года Старик попытался разгромить полицейский гарнизон в Зачистье (Борисовский район, в этой местности действовал отряд Старика в июле 1942 года). Следует учитывать, что в реальном подчинении у комбрига Владимирова в этот период было всего два отряда – «За Родину» Харланова и «Белорусь» Кремко. Отряд «Смерть фашизму» действовал в Смолевичском районе и подчинялся Старику в определенной степени только «политически» – Тарунов в основном самостоятельно проводил операции в своем регионе, планируя их зачастую даже без ведома Старика – в силу отдаленности от штаба бригады[50].

Нападение на опорный пункт службы порядка в деревне Зачистье было намечено на 18 января 1943 года. По мнению многих участников событий отряды Старика в значительной степени были засорены агентурой противника[51]. В этих условиях не вызывает особого удивления тот факт, что гарнизон Зачистья явно был осведомлен о готовившемся налете. Эффекта неожиданности Старику достичь не удалось, противник заранее занял оборонительные позиции. Павел Жукович даже полагал, что накануне нападения партизан в гарнизоне произвели своеобразную рокировку личного состава: из Зачистья было выведено 20 полицейских, а на их место прибыло до 50 немцев[52].

Противник встретил отряды Старика сильным огнем. При 37–градусном морозе партизаны залегли в снегу и все попытки командиров поднять их в атаку были безрезультатными. Продвижение вперед стало невозможным, но и приказ об отходе запаздывал. Дело в том, что командный пункт Старика был оборудован в четырех километрах от Зачистья, а непосредственно операцией руководил Кремко[53], который, по утверждению Жуковича не решился дать приказ об отходе и послал связного на командный пункт. Посланным с линии огня связным понадобилось три или даже четыре часа для того, чтобы добраться до комбрига и доставить в цепи приказ об отходе. В результате операция провалилась, весь личный состав был обморожен, из них до 30 человек имело обморожение 3 степени – такую драматическую историю рисует Павел Жукович в своем донесении на Большую землю[54]. Начальник военного отдела Межрайкома подполковник Коваленко среди причин провала Зачистской операции называет следующие: подход отрядов в исходное положение не был произведен скрытно, огонь по противнику из стрелкового оружия был открыт с расстояния полутора километров, и, наконец, операция проводилась в сильный мороз (Коваленко говорит о 23-х градусах), что привело к обморожению 30 человек[55].

Командовавший атакой командир отряда «Белорусь» Кремко потери гарнизона оценивает в 11 человек (в том числе, 1 офицер) погибшими и 25 ранеными и обмороженными[56]. Свои потери он не называет.

Журнал боевых действий отряда «За Родину» этому событию уделил несколько слов: «18.01.1943 г. Бой с гарнизоном д. Зачистье»[57].

В конце января настал черед гарнизона в Краснолуках. Операцию по его разгрому планировали, готовили и проводили силами нескольких базировавшихся в Холопеничском районе партизанских отрядов – вероятно, под общим руководством межрайкома (его военного отдела). В ней участвовали отряды имени Кирова, «Гвардеец», «Буревестник» и «За Родину» (бывший «Старик»)[58], при этом, атаку на Краснолуки проводили силами двух отрядов – «Гвардеец» (командир Синьков) и «Буревестник» (Мормулев). Алексей Гамезо (отряд имени Кирова одноименной бригады) и Федор Харланов («За Родину») прикрывали операцию со стороны Холопеничей и Трояновки, соответственно[59].

Разведка опорного пункта в Краснолуках, похоже, сумела довольно точно определить и состав гарнизона, и систему его оборонительных позиций. В частности, было установлено, что гарнизон насчитывал в своем составе 10 человек немцев и 70 полицейских – такое соотношение, похоже, становилось классическим для опорных пунктов полиции в Холопеничском районе. По периметру укреплений гарнизона было оборудовано четыре ДЗОТа. Разведданные говорили также о наличии в опорном пункте 4-х пулеметов (по числу ДЗОТов). Личный состав гарнизона был вооружен винтовками. Охрана выставлялась по двум главным улицам деревни. На колокольне Краснолукской церкви был обустроен наблюдательный пункт. Полиция располагалась в здании бывшего детдома, подразделение немецких солдат занимало отдельную казарму и имело телефонную связь с местной комендатурой в Холопеничах[60]. 

Павел Жукович в своем дневнике, однако, сетует, что разведка гарнизона была проведена не качественно и партизанам не удалось в полной мере выявить систему обороны противника. На состоявшемся накануне атаки совещании командир Кировской бригады Федор Пустовит даже предлагал по этой причине перенести на более поздний срок ее проведение. Присутствовавший на совещании начальник штаба «Старика» Яков Чумаков, по словам Жуковича, обвинил Пустовита в нерешительности и настоял на проведении операции[61].

Наступление было назначено на 6 часов утра 28 января. Правда, основные силы отрядов «Гвардеец» и «Буревестник» не сумели к назначенному сроку выйти к месту сбора, и ее начало пришлось отложить на два часа. Начинало светать, и наблюдатели в гарнизоне обнаружили выход партизан на исходные позиции. Подвела нападавших и артиллерия – мало того, что часовые выявили изготовившийся к стрельбе расчет единственного имевшегося у партизан орудия (принадлежало отряду «Буревестник») и подняли тревогу, так еще и первый снаряд, пробивший стену казармы, не разорвался. В результате оборонявшиеся успели занять позиции в ДЗОТах, после чего исход операции был предрешен: отряды вышли из боя.

Избежать потерь все же не удалось. Дневник боевых действий отряда «Гвардеец» говорит о погибшем пулеметчике и заявляет о 4 убитых и трех раненых полицейских[62]. Отчеты отряда «Буревестник» говорят о более серьезных последствиях налета на гарнизон противника (12 убитых и 5 раненых в обороне немцев против двух погибших в атаке партизанах)[63].

Участие в этой операции бригады «Старика» ограничилось прикрытием ее со стороны Трояновки. Расположенный в семи километрах южнее Краснолук, сильный Трояновский гарнизон мог (и, вероятно, должен был) ударить в тыл увязшим в уличном бою партизанам. Как это было показано выше, в ноябре 1942 года его уже пыталась разгромить бригада «Старика». После той, неудачно проведенной Рябышевым и Курочкиным операции, в гарнизоне было окончено возведение оборонительных сооружений. Кроме обычных окопов и блиндажей, окружавших казарменные, складские и штабные помещения, в нем было устроено так называемое предполье, представляющее собой протянувшиеся вокруг окопов засыпанные землей завалы из бревен. Высота завалов превышала 1 метр, в будущем планировалось также устроить и проволочное заграждение вокруг опорного пункта, но к моменту описываемых событий районные власти не имели в наличии достаточного количества колючей проволоки[64].

2 января 1943 года партизаны произвели повторное нападение на Трояновский опорный пункт. Михаил Мормулев обстрелял гарнизон из имевшихся у него четырех 76-мм орудий, однако большого проку эта акция не имела. После первых же разрывов немецкая часть гарнизона успела занять позиции и открыть ответный огонь по нападавшим. Серьезной атаки со стороны партизан, надо полагать, так и не последовало, дело ограничилось перестрелкой. Тем не менее, документы отряда зафиксировали 8 убитых и 13 раненых фашистов против двух легкораненых партизан и убитого «… коня из-под пушки»[65].

Согласно плану прикрытия Краснолукской операции, отряду «За Родину» из бригады «Старика» надлежало не просто выставить заслон со стороны Трояновки, но и навязать ее гарнизону бой[66]. Дневник боевых действий отряда говорит об огневом налете, совершенном 28 января 1943 года на Трояновский опорный пункт[67]. Согласно отданному командиром отряда Харлановым приказу операция проводилась силами двух взводов. Первый взвод обеспечивал ее путем насаждения засад со стороны Холопеничей и Краснолук (Барань противник оставил еще 26 декабря). Второй взвод должен был непосредственно осуществлять налет. В 5 часов утра 28 января отряд занял исходное положение возле деревни Ясная Горка и выдвинулся к Трояновке. Чаще всего под «огневым налетом» подразумевался обстрел противника с дальней дистанции. Не была исключением, вероятно, и эта операция. В 7 часов утра Трояновский опорный пункт был обстрелян с юго-западного направления, «…противник был вынужден сидеть в окопах в течение 4-х часов и понес потери (1 полицейский убит и один ранен)»[68], – сообщает по этому поводу Харланов. Имея в виду стоящую перед отрядом основную задачу (прикрытие атаки на Краснолуки) вполне можно полагать ее успешно выполненной.  

Отряд имени Кирова прикрывал Краснолукскую операцию со стороны районного центра. В ночь на 28 января его партизаны на протяжении 300 метров спилили несколько телефонных столбов вдоль дороги Краснолуки – Холопеничи, уничтожив тем самым связь гарнизона с райцентром[69].

Кульминацией зимних событий в восточной части формирующейся Борисовской партизанской зоны стали бои за овладение и удержание Барани. Как свидетельствует Василий Шарков, Барань пала 26 декабря 1942 года. Рано утром отряд имени Кирова атаковал деревню с двух направлений – с севера (от Моисеевщины) и с востока (со стороны Страшного) и после непродолжительного сопротивления гарнизон бежал и лишь «… немногим удалось добраться до Борисова[70]». Журнал боевых действий отряда под этой датой (26 декабря) говорит о сожжении деревянного моста через Сху неподалеку от деревни и здания школы заодно с несколькими принадлежащими семьям полицейских домами – не упоминая при этом о каких-либо боевых действиях[71]. В данном случае, вероятно, партизанами была применена довольно распространенная при нападениях на гарнизон тактика: по опорному пункту открывался сильный огонь изо всех видов оружия и, если у противника не выдерживали нервы, тот бежал из деревни, для чего ему оставляли открытым путь к отступлению (в описанном случае – через Баранские Пруды на Борисов). 

Тем не менее, движение по большаку было остановлено до 15 февраля, что в целом может свидетельствовать об успехе, как примененной тактики, так и всей операции в целом.

В межрайкоме отдавали себе отчет в том, что немцы попытаются вернуть Барань. Для защиты этой ключевой позиции военный отдел Борисовского партийного центра (подполковник Коваленко) разработал план его удержания. Расчеты строились на том, что возможный удар по Барани противник мог нанести только с двух направлений – либо из Борисова, либо от Холопеничей, в том и в другом случаях силами расквартированных там подразделений 286 охранной дивизии и местных сил службы порядка (полицейских). Военному отделу, вероятно, не был досконально известен замысел противника, поэтому разработанный подполковником Коваленко план предусматривал блокировку подходов к деревне с обоих направлений.

Комсомольско-молодежная бригада имени Кирова должна была перекрыть подступы к Барани от Холопеничей через Трояновку и Моисеевщину, для чего ей было приказано занять и удерживать позиции в 3 – 4 километрах севернее Барани (Обча).

Отряд «Гвардеец» должен был прикрывать подходы к Барани со стороны Холопеничей с востока – в районе деревень Страшное и Курган.  

Бригада «Старика» получила указание занять грунтовую дорогу южнее Барани, в 3-4 километрах от нее, в районе Прудов (Пруд-Барани) – на случай атаки противника от Борисова[72].

Прикрывать Барань с западной стороны не стали, так как на этом направлении лежали Паликовские леса, откуда уже были изгнаны органы местной власти и прикрывавшие их гарнизоны в Жортае и Клетном.  Считалось, что противник с западного направления появиться не мог.

Все участвовавшие в этой оборонительной операции партизанские силы были тактически подчинены на время ее проведения капитану Пустовиту – командиру бригады имени Кирова.

Наступление на Барань немцы повели со стороны Борисова – в зоне ответственности Старика – силами 202 пехотного батальона[73]. Оборонительная операция у объединившихся для ее проведения партизанских бригад и отрядов не удалась. 15 февраля 202 батальон без боя вошел в деревню (отряд имени Кирова заявляет об обстреле противника из засады, но это произошло уже в момент прибытия противника в деревню[74]).

 Подполковник Коваленко в состоявшейся весной 1943 года беседе в ЦК КП(б)Б обвинил Старика в том, что тот оставил позиции при первом же появлении немцев: «Пыжиков за 3-4 часа до подхода противника со стороны г. Борисова самовольно снялся со своего района действия и всю бригаду отвел к д. Крацевичи и оз. Пелик (14 км. от Барани)»[75]. 

Это было серьезное обвинение. Правда, дневник боевых действий отряда «За Родину» говорит, что еще до подхода к Барани основных сил противника Старик вел бои с карателями у деревень Баранские Пруды (13 февраля) и Хрост (14 февраля)[76], а энциклопедия “Беларусь у Вялікай Айчыннай вайне” даже утверждает, что в результате этих столкновений Старик спас от уничтожения жителей двух названных деревень[77].

Вероятнее всего, 13 и 14 февраля Старик вел бои с авангардом (или разведкой) противника. Противостоять же на следующий день двумя отрядами немецкому батальону (Коваленко определяет его численность в 300 человек[78]) Старик, вероятно, не сумел и, по-видимому, на самом деле отвел отряды к Палику.

Некоторые вопросы по поводу причин провала операции возникают и к разработанному подполковником Коваленко плану защиты Барани: перекрыв наиболее вероятные пути подхода, партизаны не оставили гарнизона в самом населенном пункте. Это позволило противнику беспрепятственно войти в деревню. Из описания этого эпизода Василием Шарковым вообще следует, что немецкий батальон, двигаясь колонной из Борисова, стал в Баране на отдых, ни о каком плане Коваленко в его книге не упоминается[79].

Так или иначе, пропустив немцев в Барань, партизанские командиры весьма серьезно усложнили стоявшую перед ними задачу.  Не удержав деревню, они «поменялись» с противником ролями и в свою очередь попытались выбить врага из этого пункта, важного с точки зрения контроля над дорогой. Как свидетельствует Василий Шарков, участвующие в операции командиры отрядов приняли решение атаковать Барань[80], однако эта попытка, судя по всему, не была настойчивой. Вот как описывает происходившие события «Дневник боевых действий» отряда «Гвардеец»: 17 февраля все три его взвода прибыли к Барани и заняли позицию между Прудами и Баранью. Артиллерийский и минометный обстрел деревни не дал результата, немцы «…из деревни не вышли». Штурмовать же населенный пункт, в котором по данным Дневника «… находилось 500 (!) вооруженных до зубов немцев и полицаев», было бессмысленно. На совещании командиров отрядов было решено блокировать укрывшегося в Барани противника. С этой целью был составлен график дежурства отрядов по блокированию, после чего свободные на первых порах от дежурства отряды снялись с позиций и ушли в места своего постоянного базирования[81].

В блокаде засевшего в Барани 202-го батальона участвовали бригада имени Кирова (два отряда – имени Кирова и имени Фрунзе, всего 208 человек по состоянию на 1 февраля), бригада «Старик» (два отряда – «За Родину» и «Белорусь», всего 229 человек), а также два отдельно действовавшие в районе отряда – «Гвардеец» (67человек)[82] и «Буревестник» (70 человек). Блокада сопровождалась беспокоящими обстрелами деревни ружейно-пулеметным огнем, противник отвечал минометным огнем по позициям партизан[83].

Немцы предприняли всего лишь одну попытку выручить попавший в ловушку батальон. С этой целью военный комендант Холопеничского гарнизона на третьи сутки блокады направил в Барань сводный отряд, состоящий из дислоцировавшихся в райцентре немецких подразделений и нескольких полицейских взводов из близлежащих гарнизонов. Общая численность продвигавшихся из Холопеничей через Трояновку и Моисеевщину на Барань колонны составляла около 150 человек. Между деревнями Старина и Моисеевщина противник угодил в засаду, устроенную отрядом имени Кирова, и вынужден был отойти, не сумев деблокировать Барань[84].

Чем завершилась история с блокадой немецкого батальона в Барани, как это ни странно, не вполне понятно. Василий Шарков сообщает, что 23 февраля отряды их бригады (имени Кирова и имени Фрунзе) совместными усилиями с бригадой «Старика» (отряды «За Родину» и «Белорусь»), при участии отдельнодейстующих отрядов «Буревестник», «Гвардеец» и «За Отечество» (Анатолий Томашевич) повторили нападение на Барань и разгромили-таки 202 батальон[85].

Однако внутренние документы упомянутых в качестве участников этой операции отрядов (Журналы и Дневники боевых действий отрядов) не содержат никакой информации о повторном штурме Барани партизанами[86].

Наиболее странным обстоятельством, впрочем, остается отсутствие информации о разгроме 202 батальона даже в документах отряда имени Кирова, начальником штаба которого в то время был Василий Шарков и, надо полагать, журнал боевых действий заполнялся под его контролем. После сообщения об установлении блокады Барани и обстрелах расположенного в ней немецкого гарнизона документ гласит, что установить результаты обстрелов деревни не представилось возможным, так как 202-й батальон в скором времени оставил Барань и выехал обратно в Борисов[87].

 

---

[1] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 269, Л. 3 – 4.

[2] Сацункевич И.Л. Суровая быль. – Минск, 1979, с. 81 – 82.

[3] НАРБ, Ф.1346, Оп. 1, Д. 80, Л. 30.

[4] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 170.

[5] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 134.

[6] Радюк Т.С. В районе озера Палик. // Из истории партизанского движения в Белоруссии (1941 – 1944 гг.).  Сборник воспоминаний. – Минск, 1961, с. 357 – 358.

[7] Всенародное партизанское движение в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 – июль 1944). Документы и материалы. Том 2, Книга 1. – Минск, 1973, с. 122 – 123; НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.67. 

[8] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4. Д. 219, Л.22 - 23. 

[9] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4. Д. 219, Л.22 - 23. 

[10] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 270, Л. 6.

[11] Титков И.Ф. Бригада «Железняк». – Минск, 1982, с. 109 - 120

[12] Титков И.Ф. Бригада «Железняк». – Минск, 1982, с. 119.

[13] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.41. 

[14] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 169.

[15] НАРБ, Ф. 4п, Оп.33а, Д.301, Л. 125.

[16] НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д. 219, Л. 5.

[17] Пономаренко П.К.  Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941 – 1944. – Москва, 1986 с. 72.

[18] НАРБ, Ф. 1450, оп. 4, Д 165, Л. 67.

[19] Пономаренко П.К.  Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941 – 1944. – Москва, 1986, с. 84.

[20] НАРБ, Ф. 1405, Оп. 1, Д. 1120, Л. 9; Ф. 1405, Оп. 1, Д. 768, Л. 12; Ф. 1405, Оп. 1, Д. 765, Л. 24; Ф. 1405, Оп. 1, Д. 765, Л. 116.

[21] Пономаренко П.К.  Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941 – 1944. – Москва, 1986. с. 73.

[22] Пономаренко П.К.  Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941 – 1944 – Москва, 1986, с. 89.

[23] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 268, Л. 122.

[24] Літвін А.М. Антысавецкія ваенна-палітычныя фарміраванні на тэрыторыі Беларусі ў гады Вялікай Айчыннай вайны. 1941 – 1944 г.г. Вытокі. Структура. Дзейнасць // Дысертацыя на суісканне вучонай ступені доктара гістарычных навук. – Мінск,  2000, с. 189 – 190.

[25] Літвін А.М. Антысавецкія ваенна-палітычныя фарміраванні на тэрыторыі Беларусі ў гады Вялікай Айчыннай вайны. 1941 – 1944 г.г. Вытокі. Структура. Дзейнасць // Дысертацыя на суісканне вучонай ступені доктара гістарычных навук – Мінск,  2000, с. 196.

[26] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 269, Л. 20.

[27] Пономаренко П.К.  Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941 – 1944 – Москва, 1986. с. 91.

[28] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 8. Д. 204, Л.250. 

[29] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 5. Д.305, Л. 5 – 70.

[30] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 124.

[31] НАРБ, Ф. 1450, Оп.8, Д. 270, Л. 76

[32] НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д.168, Л. 27.

[33] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 50.

[34] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 49.

[35] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 125.

[36] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 8, Д. 214, Л.113 - 121. 

[37] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 661, Л. 3 (оборот.)

[38] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 50.

[39] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 8. Д. 34, Л.69 . 

[40] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 133.

[41] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2. Д. 933, Л.40. 

[42] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2. Д. 923, Л.53. 

[43] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 8. Д. 204, Л.250.

[44] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 8. Д. 204, Л.250. 

[45] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 160, Л. 97.

[46] НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д.270, Л. 10.

[47] ГАМн, Ф.1039, Оп. 1, Д. 152, Л. 11.

[48] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 160, Л. 62.

[49] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, л.9.

[50] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, Л.169.

[51] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, Л.123.

[52] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 269, Л.11.

[53] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 604, Л. 135.

[54] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, Л.117.

[55] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 270, Л.6.

[56] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 604, Л. 135.

[57] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 226, Л. 4.

[58] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 4.

[59] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 4.

[60] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1137, Л. 28.

[61] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 269, Л. 17.

[62] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1137, Л. 28.

[63] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 223, Л. 16.

[64] ГАМн, Ф. 1039, Оп. 1, Д. 152, Л. 11.

[65] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 223, Л. 16.

[66] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1137, Л. 28.

[67] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 226, Л. 5.

[68] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1143, Л. 18 – 19.

[69] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 4.

[70] Шарков В. А. У берегов Палика. – Минск, 1969, с. 25 - 27.

[71] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 3.

[72] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, Л.124.

[73] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 5. См. также: Шарков В. А. У берегов Палика. – Минск, 1969, с. 36.

[74] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 5.

[75] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, Л.124.

[76] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 226, Л. 5.

[77] Беларусь у Вялікай Айчыннай вайне. 1941 – 1945. Энцыклапедыя. – Мінск, 1990.  с. 450.

[78] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 301, л.124.

[79] Шарков В.А. У берегов Палика. – Минск, 1969, с. 37.

[80] Шарков В.А. У берегов Палика. – Минск, 1969, с. 37 – 38

[81] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1137, Л. 31.

[82] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д 270, Л.8.

[83] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 5.

[84] Шарков В. А. У берегов Палика. – Минск, 1969, с. 38.

[85] Там же, С. 39 - 40.

[86] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 226, Л. 5; Ф. 1450 Оп.4 Д. 223, Л. 16; Ф. 1405 Оп.1 Д. 1137, Л. 31 – 32.

[87] НАРБ, Ф. 1405 Оп.1 Д. 1120, Л. 5.