Глава 12. Старик vs Жукович.
В первых числах октября Борисовский межрайком в
сопровождении группы Абрамова и под охраной Кировского отряда Алексея Гамезо
достиг территории, на которой ему предстояло работать. 5 октября колонна Павла
Жуковича вошла в деревню Кветча Бегомльского района[1]. Неподалеку, как нам известно, базировались три
отряда формирующейся в это время бригады Романа Дьякова. Местом дислокации для межрайкома
был избран располагавшийся южнее лесной массив у озера Палик – достаточно
безопасная и удобная для создания лагеря местность. К моменту прибытия
Жуковича, однако, в самом удачном пункте этого края – на хуторе Старина –
располагались штаб бригады «Старика» и командование дивизии, а в окружающих
лесах стояли подчиненные Владимирову отряды. Получалось, что Жукович должен был
разместиться на базах Старика. Это, конечно, ни к чему его не обязывало, однако
давало Пыжикову вполне осязаемые преимущества перед другими партизанскими
командирами.
В расположении Дьякова Жукович задержался на сутки. На
следующий день после прибытия, 6 октября 1942 года, он провел в Кветче первое
заседание межрайонного партийного центра Борисовской зоны, что дало основание
считать эту дату днем начала деятельности партцентра[2]. В повестку дня этого собрания был поставлен вопрос о
расстановке партизанских формирований Борисовской зоны. Констатировав, что
имеющиеся в регионе партизанские силы сосредоточены далеко от важнейших
коммуникаций противника, межрайком сделал вывод об «отсиживании» партизан на
своих безопасных базах (занимаются в основном мелкими и хозяйственными
операциями в ущерб диверсионной борьбе на ведущих к линии фронта дорогах). В
итоге партийный центр потребовал приблизить места дислокации отрядов и районы
их действий к важнейшим коммуникациям противника – для нанесения по ним ударов
специально созданными для этого диверсионными группами[3].
К этому времени Павел Жукович явно был наслышан о
создании дивизии имени Чапаева. Как считал сам Пыжиков, в отряде Романа Дьякова
его «… неправдиво, а в ряде случаев и клеветнически…» информировали о шагах,
предпринятых Стариком в этом направлении, и межрайком весьма негативно отнесся
к самой идее объединения партизанских бригад под единым командованием. Старик
полагал, что Жукович во время своего пребывания в Кветче убедил Абрамова издать
приказ, запрещавший сводить в дивизию действующие в Борисовской зоне бригады –
об этом Старик в январе 1943 года писал Сталину[4].
Своего рода альтернативой крупным партизанским
формированиям межрайком считал систему взаимодействия бригад и отрядов при
проведении боевых операций. Помимо этого, партийный центр предложил создать в
зоне «…центральную, ударную, легко подвижную бригаду, вменив ей в обязанность
оказание помощи в проведении операций другими бригадами»[5]. Такая невразумительная структура вряд ли была
жизнеспособной и, как мы убедимся ниже, боевые операции, проводившиеся
совместными усилиями нескольких отрядов и бригад, очень редко бывали успешными.
Что касается создания так называемой «ударной» бригады, то, вероятно, до
реальных шагов по ее формированию дело так и не дошло.
7 октября 1942 года межрайком прибыл на Палик[6]. Штаб дивизии и бригада «Старик» стояли рядом, на
хуторе Старина. Иван Титков пишет, что встретили их там довольно прохладно,
несколько часов они провели на дальнем посту, пока не появился майор Рябышев и
не отвел их в расположение бригады[7]. Павел Жукович утверждает, что Старик не допустил их
вечером в расположение «дивизии» и ночевать межрайкому пришлось в болоте[8].
Впрочем, Титков не подтверждает этого. В своих
воспоминаниях он сообщает о том, что пришедших разместили в двух землянках, в
одной – межрайком, во второй, недостроенной – военно-оперативную группу и
командование отряда имени Кирова. Пыжикова они обнаружили на тропинке, ведущей
от лагеря в сторону Палика – ее в бригаде называли «тропой размышлений». Старик
обычно расхаживал по ней с кем-либо и обсуждал дела. «Был он уже достаточно
пожилым, но еще крепким на вид человеком. Строгая бородка, усы густые, глаза
быстрые, колючие. Одет в куртку защитного цвета. На боку пистолет с граненым
стволом «Смит и Вессон», в руках – суковатая палка, которая… всегда была при
нем»[9].
 |
| Старик |
8 октября 1942 года, на сей раз в расположении бригады
«Старика» состоялось второе заседание партийного центра Борисовской зоны. На
нем Владимиров выступил с докладом о положении в подчиненных ему районах.
Заслушав информацию о создании дивизии, партцентр в корне поменял свою позицию
и признал дивизию в качестве основной ударной силы партизанских формирований
Борисовской зоны. Кроме того, явно с подачи Старика на заседании было признано
целесообразным и в дальнейшем формирование партизанских дивизий – при наличии
соответствующих благоприятных условий. В этот же день произошло распределение
основных обязанностей между членами межрайкома, на Старика была возложена
ответственность за руководство военными вопросами в партизанской борьбе.
Комиссара дивизии Бориса Бывалого партийный центр утвердил руководителем
пропагандистско-агитационной работы среди партизан и населения Борисовской зоны
– при том, что тот не входил в состав межрайкома[11].
Проявленная Жуковичем покладистость на первых порах
притушила зарождавшийся конфликт интересов партийного центра с командованием
дивизии. Санкционированное Москвой (14 августа 1942 года) включение Василия
Пыжикова в состав Межрайкома позволяло избежать на некоторое время намечавшегося
на Палике двоевластия. Дивизия формально вошла в подчинение партийному Центру,
так как Жукович имел полномочия от ЦК на руководство всем партизанским
движением в Борисовской зоне. Старик же, хотя и ссылался неоднократно на
какие-то особые права, якобы данные ему в Москве для сведения отдельных отрядов
в крупные формирования[12], не был в состоянии подтвердить их документально. Тем
не менее, он стоял (пусть и формально) во главе почти всех наличных
партизанских сил на Палике и с этим нельзя было не считаться.
На следующий день, 9 октября 1942 года, сдал свои
позиции и полковник Абрамов. Он отменил свой приказ о запрете на создание
дивизии и подтвердил ее формирование. Согласно его приказу № 10 было утверждено
и командование дивизии (Владимиров – комдив, Бывалый – комиссар, Чумаков –
начальник штаба)[13].
Впрочем, для Старика ситуация развивалась отнюдь не
просто. На первых порах он вполне успешно противостоял притязаниям Жуковича и
Абрамова на лидерство, однако у него не заладились отношения с людьми из
собственного окружения.
Буквально через несколько дней после сформирования
дивизии Петр Лопатин, что называется, дезавуировал свое в ней участие. 28
сентября он ставит Старика в известность о выходе бригады «Дяди Коли» из
состава дивизии, ссылаясь при этом на полученную из Москвы рекомендацию
воздержаться от участия в ее формировании.
Это был, конечно, серьезный удар. «Мне не понятно Ваше несерьезное поведение …,
– писал в ответ Лопатину Пыжиков. – Не понятно также, почему Вы, будучи,
вызванным для объяснения в штаб дивизии в 12.00 28.9.42 г. не явились, а
прислали … записку явно негативного содержания.
Требую немедленно предоставить мне письменное
объяснение Вашего поведения и копию радиограммы из Москвы, на которую Вы
ссылаетесь.
О Вашем поведении будет донесено правительству и
партийным органам, т.к. в тылу врага в самый серьезный для Родины момент игра в
солдатики не допустима»[14].
Поведение Петра Лопатина только на первый взгляд
выглядело легкомысленным, в данном случае Старик, явно заблуждался. Созданная
на основе спецгруппы «Бывалые», бригада «Дяди Коли» вплоть до лета 1944 года только
формально подчинялась Центральному и Белорусскому штабам партизанского
движения. На деле она руководствовалась указаниями 4-го Управления НКВД/НКГБ и отчитывалась
в своей деятельности перед соответствующими службами этого ведомства. Даже в
мае 1944 года руководство БШПД вынуждено было обращаться к Наркому ГБ СССР
Меркулову с просьбой о предоставлении сведений о личном составе бригады – для
удовлетворения обращений партизан и их родственников по поводу назначения
денежных пособий и пенсий[15] – в
партизанских штабах не имели списков партизан этой бригады. Упомянутая выше
радиограмма с запретом на вхождение бригады «Дядя Коля» в состав дивизии была
получена Петром Лопатиным вероятнее всего от своего непосредственного
начальства по линии НКВД: разумеется, что его переподчинение Старику в 4-м Управлении
не планировалось.
В любом случае, демарш Дяди Коли был крайне
несвоевременным, поскольку в это время (начало октября 1942 года) Старик вел
весьма непростые переговоры с Жуковичем сначала по поводу признания самого
факта существования дивизии, а затем и относительно ее дальнейшей судьбы. В
сложившейся ситуации важно было показать, что формирование дивизии поддерживают
самые авторитетные партизанские командиры Борисовской зоны. Выход бригады
Лопатина из ее состава, состоявшийся незадолго до прибытия межрайкома,
значительно ухудшал позиции Старика в полемике с Жуковичем.
В это же время у Старика, похоже, возникают
разногласия с отдельными командирами в его собственной бригаде. Николай Дербан
заявил, что, если до 1 октября он не получит материальной помощи от бригады, и,
если от находящегося в Москве Покровского не будет никаких сообщений об
оказании помощи, он уведет отряд «Большевик» из бригады назад, на старое место
дислокации в южной части Борисовского района. И это, похоже, не было пустой
декларацией. Как заявили позже в БШПД в беседе с помощником начальника
информационного отдела капитаном Коссым бывший комиссар этого отряда Руденко и
заместитель начальника особого отдела Дзамашвили, отколовшийся от них в августе
месяце отряд Дроздовского готовил в это время на прежнем месте базирования
новый лагерь в расчете на воссоединение с отрядом Дербана[16].
Впрочем, первые удары Старик держал неплохо.
10 октября 1942 года он подписывает приказ о выделении
из состава дивизии бригады «Дяди Коли» в самостоятельное подчинение военно-оперативному
центру Борисовской зоны. Параграфом номер два этого же приказа Владимиров
выводит отряд «Большевик» из состава бригады «Старик» и на его основе формирует
новую партизанскую бригаду имени Щорса (под командованием Николая Дербана) и
подчиняет ее штабу дивизии. Местом дислокации для новой бригады устанавливается
лесной массив у озер Песочное и Рыбачье (недалеко от мест формирования отряда
Дербана весной 1942 года), а районом проведения боевых действий – южная часть
Борисовского района[17].
Подтвердив этим приказом свершившееся (выход Лопатина
из состава дивизии и «сепаратизм» Дербана по отношению к бригаде «Старик»),
Пыжиков сумел на некоторое время предотвратить наметившийся развал своего
соединения, продлив существование партизанской дивизии в изначальном виде – в
составе трех бригад (бригада имени Щорса заменила в ее составе бригаду «Дяди
Коли»).
Николай Дербан уведет свой отряд к определенному
Стариком месту дислокации уже 12 октября 1942 года. Там к нему присоединится отряд
«сепаратиста» Дроздовского, что, собственно и положит начало формированию
бригады имени Щорса. Командир отряда «Победа» Дроздовский Виктор Павлович,
пойдя на примирение, получит должность начальника штаба новой бригады и
прослужит под началом Дербана вплоть до сентября 1943 года[18].
Комиссар отряда «Разгром», а с октября 1942 года глава
Минского межрайкома Иван Сацункевич, «приютивший» в августе месяце отколовшуюся
от Дербана группу Дроздовского, естественно претендовал на ее вхождение в
состав сформированной к этому времени бригады «Разгром». Возвращение отряда
«Большевик» в родные края привело к конфликту Дербана с Сацункевичем. В конце
1942 года тот обращается к Павлу Жуковичу с «…просьбой вмешаться и прекратить
преступные действия тов. Дербана. … по возвращении … с Палика он начал
«формирование» [бригады им. Щорса] тем, что … силой оружия присоединил к себе
часть отряда «Победа», который ранее входил в бригаду «Разгром»[19].
Впрочем, ни Жукович, ни даже московские партизанские
штабы, в которые также жаловался Сацункевич, повлиять на Дербана так и не
смогли. Отряд «Победа» вплоть до соединения с частями Красной Армии в июле 1944
года будет входить в состав его бригады, которая, в свою очередь оставалась в
подчинении у Владимирова до расформирования дивизии в декабре 1942 года.
Позднее, в 1943 году, бригада имени Щорса все же отойдет в ведение Минского межрайкома
(Сацункевича) – территориально она располагалась и действовала практически в
Минской зоне и была отделена от Палика магистралями Минск – Москва.
***
В партизанских штабах (и в Центральном у Пономаренко и
в Белорусском у Калинина) к деятельности Старика на этом этапе отнеслись крайне
негативно. Пантелеймон Пономаренко своей
радиограммой от 4 октября 1942 года категорически запретил Пыжикову сводить бригады
в дивизию[20].
Похоже, это был ключевой момент в разворачивавшихся
событиях. Согласись Старик с требованием Москвы, и последующие события вошли бы
в совершенно иное русло - но Василий Пыжиков избрал другой вариант поведения.
Несмотря на запрет, «…т. Пыжиков дивизию не расформировал», – напишут весной
1943 года в своем отчете побывавшие с инспекционной поездкой в Борисовской зоне
Уполномоченные ЦК и БШПД Ключинский и Киселев[21].
Позднее последует еще целый ряд окликов из Москвы,
прежде чем Старик окончательно сдаст свои позиции. Но все это произойдет чуть
позже. А в октябре, после подтверждения межрайкомом и военно-оперативной группой
Абрамова полномочий Старика в качестве командира партизанской дивизии,
возникала весьма непростая коллизия.
Политическое руководство происходящими в Борисовской
зоне процессами, естественно, оставались в ведении Борисовского межрайкома.
Штаб дивизии, хотя во многих отношениях и формально, стоял во главе практически
всех партизанских сил региона – за исключением бригады Романа Дьякова, которой,
впрочем, еще только предстояло сыграть заметную роль в партизанском движении.
(Выход из состава дивизии бригады Петра Лопатина был документально оформлен
лишь 10 октября).
Вступив в соприкосновение с партизанскими
формированиями Борисовской зоны, полковник Абрамов отрекомендовался
руководителем военно-оперативного центра, якобы созданного для оперативного
управления партизанскими отрядами в регионе. У Старика, пожалуй, не было бы
шансов отстоять свои полномочия, если бы Абрамов на самом деле стоял во главе
сформированной для руководства партизанскими силами структуры. Однако, таких
полномочий Абрамову никто не давал. После прибытия его группы в штаб дивизии у
всех ее членов были проверены документы (выданные Минским обкомом). При этом выяснилось,
что «…никто полковника Абрамова командующим не назначал, что никаких полномочий
и приказов главной Ставки он не получал и не имел»[22]. Позднее стало известно, что Пономаренко запретил
создавать в тылу врага подобного рода органы управления[23].
Судя по всему, Старик быстро сориентировался в
происходящем и извлек из этого максимальную выгоду. Иван Титков в своей книге рассказывает
о случайно подслушанном разговоре Старика с Борисом Бывалым, состоявшемся в
октябре месяце на «тропе размышлений». В той беседе комиссар дивизии предложил
Старику настаивать перед Жуковичем на упразднении военно-оперативного центра –
при наличии штаба дивизии этот орган становился совершенно ненужным. Пыжиков,
как оказалось, уже говорил с Жуковичем на эту тему и, похоже, убедил того в
целесообразности расформирования военно-штабной группы и передаче ее функций
штабу дивизии[24].
Уступив в начале октября Старику в вопросе сохранения
дивизии, Абрамов сделал дальнейшее существование военно-оперативного центра
Борисовской зоны бессмысленным. Он просуществует еще некоторое время в качестве
военно-оперативной группы, позднее трансформируется в военный отдел Межрайкома,
но никаких значимых свершений за ним обнаружено уже не будет.
В ноябре 1942 года на радиограмму Абрамова с просьбой
о выделении в прямое подчинение военно-оперативному центру нескольких
партизанских отрядов руководитель ЦШПД Пантелеймон Пономаренко ответит весьма
уничижительной резолюцией: «Абрамова надо отозвать. Никто никаких центров во
главе с Абрамовым не утверждал»[25].
Примечательно, что еще в октябре месяце прибывшие с
Абрамовым офицеры начали получать новые назначения вне военно-оперативной группы. Инициатором подобных перемещений во многих
случаях, вероятно, был Старик. Став членом межрайпартцентра, он получил серьезные
преимущества перед другими партизанскими командирами Борисовской зоны и
попытался использовать это в своих непростых отношениях со многими из них. В
первую очередь это относилось к проявившему строптивость Петру Лопатину, а
также к давним конкурентам Пыжикова Манковичу с Дьяковым. Как сообщает в своей
докладной записке на имя Пантелеймона Пономаренко Павел Жукович, Старик обвинил
Лопатина в неспособности руководить партизанской бригадой в силу его
необразованности и добивался согласия на замену комбрига «Дяди Коли» другим,
более способным командиром[26]. Осторожничая, Жукович все же не дал прямого согласия
на смещение Лопатина. Для проверки положения дел в бригаде Лопатина полковник
Абрамов послал своего представителя. Вероятнее всего, эту роль должен был
исполнить Федор Пустовит, который, однако, только короткое время пробыл
начальником штаба у «Дяди Коли» и, одновременно, представлял там военно-оперативный
центр[27]. Несколько дней спустя старший лейтенант Пустовит
получил назначение на должность начальника штаба в отряде Томашевича («За
Отечество» – в бригаде «Старика»). Тем самым вопрос о компетентности Дяди Коли
был решен положительно и Лопатин оставался во главе своей бригады вплоть до июля
1944 года.
В эти же дни (первая половина октября 1942 года) Старик,
судя по всему, предпринял очередную попытку подчинить своему влиянию отряды
формирующейся бригады Романа Дьякова. Он поставил перед партийным центром
вопрос о снятии Романа Дьякова и Степана Манковича с работы, характеризуя их
как «…бездарных авантюристов, не способных руководить» крупным партизанским
формированием. Павел Жукович провел в связи с этим заявлением Старика проверку,
которая показала, что Манкович и Дьяков – «прекрасные руководители»[28].
Тем не менее, Роман Аполлонович Дьяков не сумел удержаться
в должности и в скором времени был все же смещен с поста и понижен в должности
до заместителя комбрига по строевой части. Место комбрига занял пришедший на Палик
в составе группы полковника Абрамова старший лейтенант Титков. Степан Манкович
сохранил за собой место комиссара. 16
октября Титков прибыл в Кветчу и приступил к исполнению своих новых
обязанностей. Сам Титков свое назначение объяснял болезнью Дьякова[29], но, конечно же, причины произошедшего лежали
несколько глубже – приход на должность такого сильного и амбициозного
командира, каким без сомнения являлся Иван Филиппович Титков, должен был
активизировать деятельность бригады, а, возможно, и «спасти» ее от ее
поглощения дивизией Старика.
Еще один член военно-оперативной группы лейтенант
Гоникман также получил должность в бригаде имени Железняка – такое название в
скором времени получила бывшая бригада Романа Дьякова. Титков назначил его
командиром одного из трех имевшихся на тот момент в бригаде отрядов.
По мнению Гоникмана назначение Титкова, помимо прочего,
имело еще одну причину, субъективную – полковник Абрамов отправил того
командовать бригадой из ревности к своему подчиненному: «…Титков по званию
старший лейтенант, но он умнее полковника, он указывает полковнику [Абрамову].
Полковнику это не понравилось, тогда Титкова послали комбригом им. Железняка»[30].
Титков тоже не жаловал Абрамова. 31 октября он пишет в
штаб партизанского движения Западного фронта:
«Начальник
центра полковник Абрамов – из запаса, абсолютно не знает военное дело … не
знает топографической карты, 54-х лет, слабый, не волевой, совершенно лишен
самостоятельности и не дает работать другому, … целыми сутками сидит за картой,
приставив карандаш ко лбу, и не дал ни одного указания, отвергая предложения
других. Пыжиков прекрасно учел бездарность полковника и с тех пор … последний
единолично подписывает приказы, продиктованные Стариком-Пыжиковым»[31].
Изменения в руководстве бригады Дьякова проходили не
просто.
Назначением Титкова был недоволен не только ее прежний
командир и основатель Роман Дьяков, но и Манкович, который за несколько месяцев
хорошо с ним сработался[32]. Парторг отряда Чернов характеризовал их отношения
как весьма тесные – в том отношении, что они дополняли один другого, а иногда и
покрывали некоторые слабости друг друга (например, чрезмерное влечение Дьякова
к женщинам[33] и
злоупотребление спиртным у Манковича[34]).
В беседе во втором (информационно-разведывательном) отделе
БШПД лейтенант Гоникман сообщал о весьма интересной детали во взаимоотношениях
командования бригады после назначения Титкова. На вопрос Коссого об отношении
партизан к Дьякову он отвечал, что народ его уважает. И далее: «Титков хотел
расстрелять одного старого партизана, Дьяков не допустил, потом хотел еще
расстрелять, Дьяков опять не допустил. … Титков очень легко относится к
расстрелам»[35].
Исаак Хаимович Гоникман, родился в 1922 году в Турове,
учился в Пинске в учительском институте. С началом войны попал в десантный
парашютный отряд, был выброшен с десантом в районе Минска, где действовал до
весны 1942 г. После выхода в советский тыл некоторое время работал в особом
отделе НКВД в Москве, затем во главе группы в 15 человек снова был десантирован
в тыл врага (Полоцкий район). После выполнения этого задания был награжден орденом Красной
звезды и зачислен в резерв, а позже – в военно-оперативную группу Борисовской
зоны[36].
Партийный центр не мог не замечать трений между
Титковым с одной стороны и Манковичем с Дьяковым с другой. Вопрос о негативном
отношении Романа Дьякова и Степана Манковича к назначению Ивана Титкова
комбригом даже рассматривался на заседании межрайкома. Жукович категорически потребовал
от них в дальнейшем деловой сработанности, однако прежнее руководство бригады
создавало «… препятствия в действиях [Титкова] как командира»[37] на протяжении всего периода, пока Роман Дьяков
оставался в бригаде.
Для предотвращения этого конфликта необходимо было
принимать кардинальное решение. Уже 23 ноября работавший в Борисовской зоне с
проверкой Трофим Радюк сообщал в Минский (легальный) обком Климову, что в
кратчайшее время вопрос с Дьяковым будет улажен[38]. Что именно подразумевалось под этой уверенностью,
стало понятно чуть позже. В декабре 1942 года Дьяков был отозван за линию
фронта. Позднее во главе спецотряда № 550 он снова отправится в тыл врага.
После войны Роман Аполлонович Дьяков будет служить в органах МВД[39].
Таким образом, к середине осени на Палике сложилась
довольно сложная ситуация. Как сформулировал капитан Коссой в беседе с
лейтенантом Гоникманом, военно-оперативный центр стал на путь «саморасформирования».
Во многом это соответствовало действительности. Члены военно-оперативной группы
«шатались там без дела[40]», пока не получали назначений в другие партизанские
формирования. Так, Ефим Лихтер до возвращения на должность Бориса Бывалого
исполнял обязанности комиссара бригады «Старик», а его коллега старший политрук
Василий Семенов был откомандирован в бригаду «Дяди Васи» к Воронянскому, у
которого заменил убывшего на излечение в Москву Леонида Лопина в должности
комиссара. Лейтенант Тихонов, вероятно, состоял при Титкове, который
использовал его для выполнения отдельных деликатных поручений: «…пошлет …
Тихонова, даст ему 5-6 человек – иди, учини допрос и действуй по своему
усмотрению»[41], – так характеризовал его деятельность лейтенант
Гоникман.
Наконец, 11 ноября 1942 года на очередном заседании межрайпартцентра
Жукович заявил, что военно-оперативная группа не обеспечивает руководства
партизанским движением в Борисовской зоне, в связи с чем этот орган был упразднен,
а его начальник полковник Абрамов отозван в распоряжение межрайкома. Старик,
как мы помним, рассчитывал сосредоточить в своих руках оперативное руководство
партизанским движением в зоне. Этого, однако, не произошло, после
расформирования довольно аморфной структуры полковника Абрамова бразды
правления перешли к партийному центру[42].
Пыжиков расценил этот шаг как своего рода
самоуправство: «…после того как перестал существовать военно-оперативный центр,
т. Жукович явочным порядком без санкций и утверждения сверху создал центр
партизанского движения Борисовской зоны и назначил себя начальником этого
центра»[43].
Впрочем, амбиции Старика на руководство партизанским
движением тоже не были до конца обоснованными. Он не смог тотчас же заменить военно-оперативный
центр штабом своей дивизии. Близкие ему люди, его соратники (Бывалый, Чумаков)
высказывали позднее мнение, что им просто не хватило времени для создания
полноценной штабной структуры. Ведь, по сути, дивизия имени Чапаева так и не
была создана и никогда не существовала, а приказы ее штаба в большинстве
случаев уходили в воздух. В этом отношении, вероятно, прав был Степан Манкович,
считавший дивизию «…бумажной, портфельной»[44]. Примечательно,
что ни у кого из командования партизанской дивизии имени Чапаева (Василий
Пыжиков, Борис Бывалый, Яков Чумаков) в личных делах (в листках по учету
кадров) нет никаких записей относительно их службы в этом партизанском
формировании – значатся только должности, занимаемые ими в партизанских отрядах
(«Старик», «Белорусь» и «Мститель», соответственно) и сразу после этого – посты
в составе бригады «Старик»[45] – дивизии как
бы и не существовало.
Бригада
Лопатина, как мы знаем, входила в ее состав лишь формально и лишь в течение
нескольких дней (с 25 сентября по 10 октября 1942 года). Этот факт позволял
Лопатину позднее утверждать, что его бригада никогда и не числилась в дивизии
Старика, действовала самостоятельно, а сам Лопатин никаких приказов штаба
дивизии не выполнял[46]. Бригада Василия Воронянского «Дядя Вася» также
считалась в составе дивизии лишь номинально, она действовала в основном
самостоятельно и, за исключением нескольких первых недель существования, в
своем регионе. Сразу после передислокации в южную часть Борисовского района
стала действовать независимо от Старика и созданная на основе отряда
«Большевик» бригада имени Щорса.
Показательным в этом отношении является издание и
исполнение первого боевого приказа по дивизии, подписанного Стариком еще 26
сентября. В этом приказе перед командирами бригад ставятся задачи разгромить к
началу октября гарнизоны противника в Бегомле («Дядя Вася» Воронянского),
Зембине («Дядя Коля» Лопатина) и Жортае, Барани, Клетном («Старик» Рябышева)[47].
Увы – нам ничего не известно о действиях бригады «Дяди
Васи» против Бегомльского гарнизона. Лопатин, хотя и осуществил, в конце концов,
налет на Зембин, но произошло это намного позже, уже в конце года (6 декабря),
с участием отрядов Томашевича («За Отечество») и имени Кирова (младший
лейтенант Гамезо). О других операциях бригад дивизии, осуществленных под
руководством ее штаба, также ничего не известно.
В этих условиях лишь о бригаде «Старик» можно говорить,
как о формировании, реально подчинявшемся Василию Пыжикову. Эта бригада входила
в состав дивизии в качестве опорной, но она, по мнению очевидцев, исполняла
роль своего рода большого комендантского взвода, обеспечивавшего штаб дивизии и
близкий к нему штаб бригады продовольствием и обустраивая быт командования[48]. В конечном итоге, правда, только эта бригада
выполнила упомянутый выше приказ комдива и разгромила полицейский гарнизон в
Жортае и вела бои с немецкими гарнизонами Барани и Клетного. Но об этом мы
поговорим подробнее в следующей главе нашего повествования.
Глава 13. Бои в Холопеничском районе.
До осени 1942 года серьезных боевых действий в
Борисовской зоне партизаны практически не вели. Крохотные группы, зимовавшие в
Березинских болотах, летом ушли в советский тыл с Кузиным, а присланные из-за
линии фронта новые партизанские подразделения проходили довольно длительный
этап адаптации к местным условиям – с поиском и обустройством удобных мест для
базирования, установлением связей с местным населением и неожиданно
проявившимися противоречиями по поводу первенства в руководстве движением. К середине
осени значительную часть Борисовской зоны контролировали находившиеся под непосредственным
руководством Старика отряды и бригады, однако какой-либо активности они в это
время не проявляли, а, по образному выражению лейтенанта Гоникмана, занимались
лишь заготовками, сидели и кушали[49].
Об этом же свидетельствуют и другие источники. В
отчете Минского подпольного горкома, подписанном Котиковым, Козаченком и
Сайчиком в декабре 1942 года, говорилось, что бригады «Старика» и «Дяди Коли» все
лето провели в болотах Палика, лишь изредка высылая за 100 километров подрывные
группы. При этом, «Дядя Коля» и его комиссар заявляли, что за 16 дней августа
ими спущено под откос до 20 эшелонов с живой силой и грузом противника, тогда
как при тщательной проверке через железнодорожников минские подпольщики
установили, что за этот период было повреждено только 2 паровоза и 1 уничтожен.
На предложение побывавшего несколько раз на Палике Котикова перебазироваться
поближе к вражеским коммуникациям и активизировать согласно приказу ЦШПД свою
деятельность, у «Дяди Коли» ответили, что «приказы Пономаренко [на них] не
распространяются, [они] подчинены только наркомату НКВД», а Старик и вовсе
заявил, что «… Пономаренко не видно из Москвы, где мне … пирату Палика …
располагать мою бригаду»[50].
Как мы уже показали выше, базируясь на Палике, бригада
«Старика» должна была проводить свои операции на территории Борисовского и Холопеничского
районов. Действовавший на правобережье Березины отряд Томашевича («За
Отечество») в скором времени тоже был переведен на восточный берег реки и с
октября месяца бригада всеми своими отрядами все чаще выходила в северные
волости Холопеничского района.
Впрочем, на первых порах о партизанах в этих местах
слышали мало. Слухи носили туманный характер, в основном речь шла о ночных
визитах небольших групп в лесные деревни, целью которых по большей части была
добыча продовольствия. Ночные рейды партизан иногда сопровождались
незначительными диверсиями, выражавшимися в мелком хозяйственном вредительстве
– разрушении не охраняемых мостов, молочно-сливочных пунктов, поджогах
принадлежащих местным властям зданий и производственных объектов[51]. При этом трудно не согласиться с утверждениями тех
историков, которые полагали, что в первый год оккупации партизаны не
представляли особой угрозы для оккупационных властей[52], и их деятельность вовсе их не тревожила[53].
Сохранившиеся в архивах документы районных и волостных
управ подтверждают в целом случайный характер активности партизан вплоть до
глубокой осени 1942 года. Начальник государственно-полицейского (второго)
отдела Службы порядка Холопеничского района в своем рапорте о состоянии
партизанского движения на подотчетных ему территориях сообщал о небольших
группах партизан (от 15 до 20 человек), которые всегда приходят из-за деревни
Гурба и грабят деревни Жортайской и Баранской волостей. Среди пострадавших
называются общины Долгий Помет, Барань, Обча, Старина, Обез, Дуброва, Жортайка,
Студенка, Гурба, Глубочица. События, как правило, разворачивались по следующему
сценарию: партизаны забирали у крестьян продукты питания и увозили награбленное
к урочищу "Большой реки" (правильно – «Великой реки» – в 15 км. от
деревни Гурба). Один из главных маршрутов для продвижения таких групп пролегал
лесными дорогами от деревни Крацевичи через Лютец, Клетное, Заверетенку,
Глубочицу и на деревню Гурба. В этих деревнях партизаны мобилизовывали
крестьян–извозчиков и оставляли их в Гурбе, а через 2-3 дня возвращали им
лошадей[54]. Исходя из географических признаков можно сделать
уверенное предположение, что в этом донесении речь шла о партизанах «Старика»,
лагеря которого располагались в районе хуторов Старина и Смолянка – как раз за
реками Гурба и Великая, если смотреть со стороны Холопеничского района.
Некоторое усиление партизанского движения происходит
лишь осенью 1942 года. Это подтверждается информацией с мест. И хотя в отчетах
волостных бургомистров районному начальству о вылазках «бандитов» сообщается
как о разорительных, но все еще разовых акциях, в сентябре, октябре и ноябре
1942 года происходит своего рода экспансия партизан из Паликовских лесов,
главным образом, в северо-восточную часть Холопеничского района, на примере
которого мы и проследим за событиями.
Так, например, в сентябре месяце партизаны появлялись
в деревнях Страшное и Поросятники, солдаты расквартированной в Барани немецкой
воинской части выезжали для их поимки, но безрезультатно[55].
В октябре и ноябре месяцах партизаны дважды посетили
Трояновскую волость. 5 октября в 5 часов вечера в деревне Осово они сломали
молотилку и трактор, которые были подготовлены к обмолоту хлеба. Тем же вечером
и, вероятно, та же группа, в соседней деревне Стотковщина ограбила население,
забрав у ее жителей два полушубка, две шапки и овцу. Меры к ним, по сообщению
бургомистра, не применялись, так как при волости в это время находилось всего
трое полицейских.
3 ноября около 15 человек партизан появились в деревне
Погорелое, взяли одну овцу. На этот раз отряд полиции из Трояновки (к этому
времени здесь уже был размещен опорный пункт службы порядка) оцепил Погорелое,
но «бандиты» успели уйти в лес и скрыться[56].
В окрестностях Краснолук партизаны были замечены в деревнях
Гороховка, Забоенье, Бордиловка, Михалово. Полиция на их поимку, однако, не
выезжала в связи с малочисленностью гарнизона в Краснолуках[57].
В Хотюховской волости события развивались более драматично.
26 октября 1942 в деревне Игрище в результате нападения партизан был сожжен дом
одного из местных полицейских. Мать другого полицейского была убита, а его
семилетняя сестра ранена. Прибывшие из Хотюхова полицейские в завязавшейся
перестрелке сумели убить одного из нападавших партизан[58].
В большинстве случаев партизанам противостояли местные
полицейские силы. Служба порядка Холопеничского района по состоянию на 24
августа насчитывала в своем составе чуть более 250 человек, распределенных по
шести взводам и расквартированных по семи волостям (Латыголичский взвод был
разделен между Краснолуками и собственно Латыголичами)[59].
На вооружении полицейских имелись трофейные (для
немцев) винтовки французского и русского образцов, по одному ручному пулемету и
по одному или даже по два автомата ППД (не во всех взводах). Территориальное
размещение взводов (кроме Холопеничей, это Кащино, Дубы, Хотюхово, Жортай и
Латыголичи по состоянию на 24 августа) говорит о все еще недооцениваемой
опасности давления, которое партизаны начнут оказывать на район осенью 1942
года от Березины и Палика, в первую очередь на Жортайскую, Баранскую и
Латыголичскую волости. Противостоять двумя гарнизонами (Жортай и Латыголичи),
даже одной только бригаде Старика они, как это будет показано ниже, не смогут,
несмотря на некоторое увеличение сил в этой части района.
Количественный состав членов службы порядка (Орднунг
Динст — OD), размещенных в опорных пунктах (полицейских гарнизонах) до середины осени также не мог внушать партизанам особых опасений. По состоянию на 24 августа 1942 года число
задействованных в гарнизонах полицейских не превышало нескольких десятков человек:
Холопеничский взвод (Холопеничи) насчитывал 57 членов службы порядка при штатной численности 45 человек, Хотюховский (д. Хотюхово) взвод — 33 полицейских (по штату — 35), Жортайский взвод (Жортай) — 40, Дубовский — 44, Кащинский — 38, Латыголичский — 38.
Кроме указанных выше взводов, расквартированных в опорных
пунктах, ко всем волостным управам района были прикомандированы от 2 до 7
полицейских; при Холопеничской районной управе несли службу 22 полицейских,
распределенных между четырьмя отделами районной службы порядка[60].
Немецких воинских частей на территории района в это
время было немного. Оперативная сводка №18 Северо-Западной группы ЦК КП(б)Б от
10 августа 1942 года называет лишь 2 карательных отряда в Холопеничах (300
немецких солдат и офицеров, в том числе 40 полицейских) и карательный отряд в
Краснолуках (90 человек, из них до 25 полицейских)[61]. Вероятнее всего в документе речь идет о подчиненной
Холопеничскому коменданту 1-й роте 237 охранного батальона, расквартированной в
районном центре и Краснолуках; в этом случае количество военнослужащих в сводке
сильно завышено. В свою очередь, о немецких воинских частях в Барани и Клетном этот
документ умалчивает.
В целом сведения партизан о противнике не отличались
особой достоверностью. Николай Покровский в докладной записке в адрес Минского
обкома достаточно качественно анализирует обстановку в Борисовской зоне,
называет практически все противостоящие бригаде «Старика» с юга и востока
опорные пункты противника, правда, его осведомленность в значительной степени
основывалась на завышенных оценках.
Так, согласно Покровскому, в начале осени отрядам
«Старика» противостояли полицейские гарнизоны в Жортайке и Латыголичах (100 –
150 человек с автоматическим оружием). В Краснолуках и Клетном, стояли немецкие
гарнизоны численностью до 100 – 200 человек, а в Барани – до полка мотопехоты с
танкетками и артиллерией. Кроме того, в районном центре партизанская агентура
насчитала 300 человек немцев и полиции, а в Сивом Камне (в Латыголичской
волости имелось две деревни с таким названием; в данном случае не ясно, какую
из них имел в виду Покровский) стоял карательный отряд из числа литовской полиции
силами до 250 – 300 человек[62].
Комиссар отряда «Большевик» Николай Руденко, вышедший
в начале ноября 1942 года в советский тыл, подтверждает сведения о
расквартированной в Барани немецкой воинской части, но в его отчете речь идет о
пехотном батальоне, частично размещенном в Баранских Прудах, с бронемашинами и
артиллерией. Кроме того, согласно его данным, в Клетном стояло до 200 немцев –
для охраны ведущей к озеру Палик гати, предназначенной для вывоза леса;
подступы к деревне были укреплены ДЗОТами. Березинский канал охраняло человек
30 немцев[63].
Нельзя сказать, что районные власти не замечали
надвигающейся угрозы. Начальник Холопеничского района Альбаум считал, что
сложившаяся к середине осени ситуация начинала приобретать уже критический
характер. В своем отчете местной комендатуре за сентябрь – октябрь месяц 1942
года он говорит о значительном усилении действий партизан. Активных мероприятий
против них, однако, не предпринималось ввиду отсутствия необходимых сил,
происходили лишь единичные бои между отделами службы порядка и партизанами.
Это приведет в конечном итоге к тому, что
расположенные в этих местах волости (Жортайская, Латыголичская и, отчасти, Баранская)
будут разорены партизанами, а волостные управы эвакуированы в другие, менее
подверженные риску нападения деревни. Кроме того, по сведениям, полученным от
старшин волостей (бургомистров), Альбаум пришел к выводу, что население
Жортайской, Баранской и особенно Латыголичской волостей, где партизаны в двух
деревнях забрали весь скот, не могло без внешней помощи дожить до нового урожая[64].
Для подобного рода заявлений имелись довольно
серьезные основания. Вытеснение партизанами органов местной власти и
прикрывавших их деятельность сил службы порядка из западной части
Холопеничского района началось сразу же с наступлением осени. В первых числах
сентября сюда впервые вышли крупные партизанские формирования. Впрочем,
основной их целью оставалась добыча пропитания.
Два партизанских отряда, только недавно вошедших в
состав бригады «Старика» – «Белорусь» Николая Покровского и «Большевик» Николая
Дербана – с 25 августа базировались в районе хутора Старина Бегомльского
района. В отрядах насчитывалось в общей сложности более трехсот человек, что
вызывало довольно серьезную проблему с их продовольственным обеспечением.
Утративший вследствие передислокации на Палик экономическую базу отряд
Покровского решил восстановить ее посредством проведения боевой операции. Для
ее проведения была намечена деревня Селец Латыголичской волости Холопеничского
района. Судя по боевому приказу, отданному Покровским на осуществление
операции, в деревне проживало 17 семей полицейских и старост волости, «…которые
в угоду немецким властям терроризируют население и выкачивают
продовольствие». Согласно разработанному
плану, отряд должен был силами трех взводов уничтожить проживавших в Сельце
полицейских и пополнить запасы продуктов за счет имущества их семей[65].
Налет на Селец был осуществлен 2 сентября 1942 года, в
операции участвовал также находившийся в аналогичном продовольственном положении
отряд Николая Дербана. Комиссар этого отряда Николай Руденко вслед за Покровским
называет эту операцию налетом не на гарнизон, а на полицейских в деревне Селец.
Не ясно, по какой причине он утверждает, что большинство жителей этой деревни
состояли в полиции[66], возможно, тем самым обосновывалась правомерность
проведенных в деревне реквизиций.
Впрочем, несмотря на отсутствие в Сельце крупных
полицейских сил, эту операцию партизан трудно признать успешной. Участвовавший
в налете комиссар отряда «Белорусь» Руденко объяснял это поспешностью в
подготовке к ее проведению (приказ получили в два часа, а в пять уже
выступили), без должной разведки, что в незнакомой местности привело к неудаче:
проживавшие там полицейские обошли выставленные засады и, судя по всему,
вырвались из деревни[67].
Журнал боевых действий отряда «Большевик» приводит
несколько дополнительных штрихов нападения на Селец. В результате этого налета
был убит писарь волостной управы и ранен один полицейский. В завязавшейся
перестрелке с полицией были убиты два партизана отряда «Большевик» и ранен боец
отряда «Белорусь» – его ударил кинжалом (вероятно, все же ножом) один из
местных жителей[68].
В документах участвующих в операции отрядов ничего не
говорится о выполнении поставленной задачи, то есть о том, была ли
восстановлена экономическая база отрядов. Имеются, однако, косвенные
свидетельства того, чем закончилось дело.
Работник Особого отдела бригады «Старик» Яков Кондыба
в беседе во втором отделе БШПД на предложение рассказать о случаях мародерства
в отрядах бригады упоминает об изъятии партизанами отряда «Большевик» в Сельце
и Студенке большого количества овец и стада коров в 16 голов, но сомневается,
можно ли этот случай считать мародерством, так как реквизиции были проведены по
приказанию штаба бригады[69].
Роман Дьяков и бывший начальник штаба его отряда (а с
ноября 1942 г. заведующий военным отделом межрайкома) подполковник Николай
Коваленко в беседе в том же втором отделе БШПД рассказывают, как группа
партизан из отряда Старика увела из деревни Селец Холопеничского района стадо
овец в 150 голов. Межрайком, кстати, предложил Старику немедленно вернуть весь
скот крестьянам, так как часть его принадлежала семьям партизан, но тот
отказался выполнить это требование, мотивируя свой отказ тем, что ему местное
население якобы добровольно отдало скот[70].
***
Разорение Латыголичской волости произошло в самом
начале октября месяца, когда в район Палика начали прибывать отряды 1-й Минской
бригады. Эта бригада была создана из сводной группы Ивана Кузина сразу же после
ее выхода в советский тыл (18 августа 1942 года в Усвятском районе). Работавшие
в прифронтовой полосе представители Минского обкома переформировали прибывшие с
Кузиным группы в три отряда под командованием Черменева (сменил заболевшего
лейтенанта Бычкова), Джагарова и Дрантусова. Бригада получила наименование
Первой Минской, ее командиром был назначен все тот же лейтенант Иван Кузин.
Группа Николая Балана была преобразована в
партизанский отряд «Буревестник», который, однако, по просьбе его командира получил
право действовать самостоятельно.
Уже в начале сентября бригада вышла к местам своей
дислокации в южных районах Минской области (треугольник Червень – Минск –
Пуховичи). Для продвижения был выбран маршрут, пролегающий через Борисовскую
зону: от Витебского коридора – на Палик – Крупки – Погост – Червень.
Иван Кузин так и не вступил в командование бригадой. С
места ее расположения в Усвятском районе он уехал для отчета по линии НКВД в
Москву и не возвратился к моменту выдвижения. В виду отсутствия назначенного
комбрига Минский обком поручил вести бригаду Михаилу Джагарову. Первыми ушли
отряды Балана и Черменева, затем и сам Джагаров с Дрантусовым[71].
В лесах Холопеничского района для продвигавшихся по
самостоятельным маршрутам отрядов было назначено место встречи. Здесь они
должны были объединиться для последующего выхода в Червенский район. Лейтенант
Кузин в бригаде так и не появился и не принял командования над ней. По
инициативе Джагарова должность комбрига была предложена Балану – взамен на
присоединение его отряда к 1-й Минской бригаде. 30 сентября 1942 года тот дал
на это свое согласие и включил отряд «Буревестник» в ее состав[72]. На должности командира Балана сменил его напарник по
зимовке на Палике Михаил Мормулев.
На следующий день после вступления Николая Балана в
должность, 1 октября 1942 года находившаяся на отдыхе после марша бригада
силами всех отрядов совершила нападение на полицейский гарнизон в деревне
Латыголичи Холопеничского района. Участники налета оценивали силы гарнизона в
74 человека, еще 20 полицейских находилось в Латыголичах проездом из
Холопеничей. Со стороны партизан в операции участвовало около 80 человек, что
позволяет сделать вывод о равенстве сил[73].
В «Сведениях о количественном составе службы порядка
по волостям и взводам Холопеничского района» говорится, однако, что по
состоянию на 24 августа 1942 года Латыголичский взвод имел в своем составе 34
человека, рассредоточенных к тому же между Латыголичами и Краснолуками. На его
вооружении имелось двадцать три французских и пять русских винтовок, один
автомат ППД и один пулемет РПД с одним диском патронов к нему[74]. Впрочем, осенью все же шел процесс увеличения
полицейских сил в районе и эта информация, возможно, устарела.
Так или иначе, 1 октября в 17.00 гарнизон был
атакован. Налет оказался неожиданным для противника и дал результат: он
пришелся на время обеда личного состава, вследствие чего сопротивления
партизанам оказано не было. Оставив на поле боя до 20 человек убитыми,
полицейские бежали, гарнизон был взят, а здания полицейского и волостного
управлений, а также две казармы и церковь – сожжены, имущество семей
полицейских – конфисковано[75]. Среди трофеев помимо прочего указывается и стадо
коров (70 голов), которых, согласно Истории возникновения Первой Минской
бригады, в свое время «…полиция забрала у крестьян».
Другой источник информации о разгроме Латыголичского
гарнизона – из отряда «Буревестник» – также упоминает об этом трофее, называя
его «стадом полицейских коров»[76]. Судя по
всему, речь в данном случае может идти о бывшем колхозном скоте, не разделенном
между жителями деревни и с весны 1942 года перешедшем в собственность общинного
хозяйства, образованного вместо колхоза. Вполне вероятно также, что именно этот
факт подразумевал в своем рапорте начальник Холопеничского района Альбаум, сожалея
о захваченном партизанами в Латыголичской волости скоте, без которого две
деревни этой волости не могли перезимовать.
Через три дня после налета на Латыголичи был
разгромлен и Жортайский гарнизон, а вместе с ним и Жортайская волостная управа.
За день до создания дивизии, 24 сентября 1942 года Старик подписал приказ о
разгроме Жортайской волости и гарнизонов в Жортайке и Клетном[77]. Сразу же после вступления в должность командира
дивизии (25 сентября), он продублировал этот приказ, поручив исполняющему обязанности
командира бригады «Старик» майору Рябышеву разработать план операции по
разгрому Жортайского гарнизона[78], что и было исполнено – 2 октября он издал
соответствующий приказ по бригаде.
Согласно плану, операция была проведена 3 октября.
Судя по всему, Рябышев задействовал в ней силы всей бригады. Более того, есть
основания полагать, что в операции участвовали силы всей дивизии, за
исключением, бригады «Дяди Коли». Об этом, в частности, говорит один из
непосредственных участников событий этого дня. Командир отряда в бригаде
«Старика» Геннадий Москвин на собеседовании в Москве сообщает, что в сентябре –
начале октября дивизия всем составом провела бой с немцами и полицейскими в
районе д. Жортай[79]. (Москвин,
кстати, является одним из немногих участников этой операции, кто связывает ее с
Жортаем, а не Жортайкой – деревней, расположенной в трех километрах южнее; в
пользу его версии говорят и документы районных властей, согласно которым центр
Жортайской волости, а вместе с ним и опорный пункт службы порядка располагались
не в Жортайке, а в Жортае[80]).
Кроме бригады «Старика», таким образом, на участие в
разгроме этого гарнизона претендует бригада «Дяди Васи», входившая в это время
в состав дивизии. Подтверждение этому можно найти в истории боевой деятельности
этой бригады. В ней говорится, что 3 октября 1942 года силами обоих имевшимися
на тот момент в бригаде отрядов («Мститель» и «Борьба») была проведена операция
против вражеского гарнизона в д. Жортайка. Никакой конкретной информации при
этом в документе не содержится, а заявленные в нем потери противника (100
человек убитыми и ранеными)[81] в два с половиной раза превышают все наличные силы
полицейских в этом опорном пункте.
 |
| Жортайская операция |
Общее представление об операции дает изданный 2
октября в отряде «Белорусь» приказ о разгроме этого гарнизона. Николай Кремко,
возглавивший отряд после отъезда в Москву Николая Покровского, полагал, что в
этом опорном пункте располагались Жортайская волостная управа и полицейский
гарнизон в составе до 70 человек.
Согласно составленному в его штабе плану рано утром 3 октября (в 5
часов), отряд должен был сосредоточиться для атаки за 500 метров от деревни с
северной ее стороны. 1-й взвод должен
был атаковать улицу деревни с запада и захватить расположенный там полукапонир
противника; 2-й взвод с северной стороны атаковал перекрестки улиц и должен был
уничтожить расположенные в полукапонирах огневые точки врага. И, наконец, 3-й
взвод должен был захватить здания волостной управы и общежитие полиции,
уничтожить находящуюся там живую силу противника, все ценности и документы[82].
Со стороны Барани, где размещалась немецкая воинская
часть, операцию прикрывал отряд «За Родину» (до 15 сентября 1942 года назывался
«Старик»). В Журнале боевых действия этого отряда значится, что подкрепление
Жортайскому гарнизону, выдвинувшееся на автомобилях из Барани, было обстреляно
ружейно-пулеметным огнем из засады, устроенной у деревни Будище. Оставим без
комментариев утверждение о количестве убитых в засаде немецких солдатах и
офицерах (сорок человек), однако с возложенной на него задачей отряд вполне
справился – противник не стал ввязываться в бой и отступил к Барани[83].
Мы знаем, что к моменту включения в состав бригады
«Старик» отряд Томашевича (с 15 сентября – «За Отечество») базировался на
правом берегу Березины, неподалеку от «Дяди Коли». К началу октября он был
выведен в Холопеничский район, подтверждение этому можно найти в документах
штаба бригады. В частности, уничтожение в д. Осово трактора и молотилки,
«…производивших обмолот зерновых для нужд германской армии», произошедшее, как
это видно из отчета бургомистра Трояновской волости 5 октября, – дело рук
бойцов этого отряда[84].
Его участие в Жортайской операции двумя днями ранее,
однако, остается под сомнением. Единственным и весьма неоднозначным
подтверждением тому, что отряд «За Отечество» мог быть задействован каким-то
образом в этих событиях, является приказ майора Рябышева о вынесении Анатолию
Томашевичу выговора за очковтирательство: тот представил к награде своего
командира взвода, который якобы 3 октября разбил из засады под деревней Барань
две машины с немецкими солдатами, тогда как на самом деле взвод в этот день
пьянствовал в деревне Уборок[85] – за 40 километров от предполагаемого места засады.
Из Клетного на помощь Жортайскому гарнизону также
выходил немецкий отряд, в журнале боевых действий отряда «Белорусь» его
количественный состав определяется в 200 человек. Впрочем, и эта попытка отбить
партизанское нападение не принесла успеха противнику[86].
Позднее Борисовский межрайонный партийный центр
довольно скептически высказался по поводу результатов этой операции, утверждая,
что Старик и его штабные структуры в бригаде и дивизии переоценивали ее
значение. Основанием для подобного рода заявлений послужило на самом деле
имевшее место значительное преувеличение нанесенных противнику потерь – в
отчетах заявлялось до 80 убитых полицейских и немецких солдат и офицеров. На
деле, как указывает глава военного отдела межрайкома подполковник Коваленко,
Жортайский гарнизон потерял всего 8 человек убитыми – об этом сообщил
участвующий в бою на стороне противника «народник», перебежавший позднее в
Кировский отряд к Алексею Гамезе[87]. Второй
участник этого боя (со стороны партизан) Геннадий Всеволодович Москвин оценивал
потери противника в 7 человек[88].
Впрочем, измерять успех боевой операции только лишь величиной
потерь противника, на наш взгляд, не вполне правильно. Основным критерием здесь
выступает степень выполнения боевой задачи, величина нанесенного противнику
урона имеет вторичное значение. С этой точки зрения первые бои, проведенные
Стариком в Холопеничском районе, были, безусловно, успешными.
В результате разгрома Жортайского гарнизона
оккупационные власти лишились контроля над северо-западной частью района.
Опорный пункт в Жортае был ликвидирован и впоследствии оккупационными властями
не восстанавливался. Граница контролируемой ими территории была отодвинута к
большаку Борисов – Лепель, а волостные управы из разгромленных партизанами
территорий были переведены в безопасные деревни с сильными гарнизонами, в
которых группировались по нескольку штук. Это вызывало немалые трудности для
управления, так как для выезда в свои волости бургомистрам требовалась сильная
полицейская охрана, которая не могла быть предоставлена одновременно нескольким
чиновникам и им приходилось ждать своей очереди[89].
В скором времени был эвакуирован и немецкий гарнизон
из Клетного. 9 октября отряд Николая Дербана вошел в оставленную противником
деревню, сжег обе брошенные им казармы и разрушил возведенные возле них
оборонительные сооружения. Укрепления, расположенные рядом с деревней, Дербан
через старосту приказал разрушить местному населению, что жители Клетного и
осуществили в ночь на 10 октября. В эту же ночь были взорваны мост через р.
Жортайку на дороге Барань – Жортай и два ДЗОТа на плотине через эту же речку. В
результате этих мероприятий возможное возвращение в Клетное немецкого гарнизона
численностью в 300 (!) человек не состоялось[90]. По завершении операции Николай Дербан, как мы уже
установили, увел свой отряд в южную часть Борисовского района, воссоединился с
Дроздовским и приступил к формированию бригады имени Щорса.
Утрата контроля над западной частью Холопеничского
района вынудила оккупационные власти предпринять ряд мер по укреплению полицейских сил. К 21 декабря 1942 года общая численность районной службы порядка была
несколько увеличена и достигла 375 человек (335 рядовых и 40 человек командного состава — отделенные и взводные командиры). Часть этих сил была сосредоточена
в опорных пунктах службы порядка, при этом вместо
разгромленных гарнизонов образовывались новые (вместо опорных пунктов в Латыголичах и Жортае были
поставлены гарнизоны в Трояновке и Краснолуках):
— Холопеничский взвод — 65 человек;
— Слободской взвод — 59 человек;
— Краснолукский взвод — 77 человек;
— Трояновский взвод — 61 человек;
— Хотюховский взвод — 22 человека;
— Узнацкий взвод — 14 человек.
Всего — 298 полицейских.
Кроме того, еще несколько десятков полицейских
продолжали нести службу при волостных управлениях.
Опорные пункты достаточно серьезно укреплялись, в них
сооружались соединенные траншеями окопы и блиндажи с ведущими к казармам ходами
сообщения. Места расположения огневых точек в каждом опорном пункте определялись
немецкими офицерами, что гарантировало нужный сектор обстрела[91].
Увы, проводимые оккупационными властями меры уже не
могли кардинально изменить соотношение сил, сложившееся в Холопеничском районе
к концу 1942 года. Как это было показано выше, партизанам здесь могли
противостоять немногим менее трех сотен полицейских, рассредоточенных к тому же
по шести опорным пунктам. Даже с учетом того, что в Холопеничах и Барани стояли
немецкие гарнизоны, а Николай Дербан к этому времени уже увел свой отряд «на ту
сторону железной дороги», оставшихся партизанских сил в районе вполне доставало
для дальнейшего выдавливания гарнизонов противника из лесов Борисовской зоны.
Помимо бригады «Старика» в это время здесь оперировали отряды имени Кирова и
«Гвардеец» (создан Белорусским особым сбором); в скором времени и Михаил
Мормулев выведет отряд «Буревестник» из состава 1-й Минской бригады и вернется
на Палик[92] – так что численный перевес будет оставаться на
стороне партизан – за исключением кратковременных периодов проведения немецкими
властями масштабных карательных операций.
В этих условиях комдив Владимиров предпринял попытку
продолжить наступление на опорные пункты полиции – в том числе и для того,
чтобы выбить козыри из рук членов межрайкома, обвинившего
в бездеятельности входившие в дивизию бригады.
Первым в очереди стал полицейский гарнизон в
Трояновке.
Наличие шестидесяти одного полицейского в этом опорном
пункте (лейтенант Гоникман утверждал, что в нем насчитывалось 75 человек, из
них 15 немецких солдат[93]) вряд ли позволяло ему противостоять одной только
бригаде «Старика», в четырех отрядах которой к этому времени насчитывалось
более пятисот бойцов. Тем более что по данным дивизионной разведки,
дислоцировавшаяся в Барани немецкая воинская часть (пресловутый мотопехотный
полк), выехала к этому времени в направлении Борисова[94]. Учитывая эти благоприятные изменения, комдив
Владимиров отдал приказ комбригу «Старика» майору Рябышеву провести
рекогносцировку гарнизона в Трояновке и к 19 октября 1942 года разработать план
операции по его разгрому. Для достижения успеха требовалось изолировать
Трояновку от близлежащих гарнизонов, поэтому разработанный план предусматривал
обеспечение фронта операции со стороны Холопеничей и флангов от Барани и
Краснолук сильными засадами[95].
Выполнение этой задачи, однако, было несколько
отсрочено. Межрайком поставил перед дивизией новую задачу – блокировать вывоз
продовольствия из Холопеничского района в Борисов. Рябышев получил приказ из
штаба дивизии в период с 24 октября по 4 ноября перекрыть дороги Холопеничи –
Трояновка (посредством засад в районе деревни Гальки) и Борисов – Барань
(засады в районе Баранских Прудов и сожжение моста через реку Сха)[96].
Результативность устроенных засад была не высокой.
Известно лишь об уничтожении 27 октября неподалеку от Старины одной автомашины
с войсками, в результате чего было убито 5 немецких солдат. Командовавший
операцией командир отряда старшина Анатолий Томашевич был представлен к
очередному воинскому званию младшего лейтенанта, соответствующее отношение было
направлено Рябышевым в штаб Западного фронта. Участвовавшим в операции комиссару
(заместителю командира по политчасти) отряда Василию Петриченко и начальнику
штаба Федору Пустовиту Рябышев объявил благодарности[97].
Вероятно, только в первых числах ноября 1942 г. майор
Рябышев приступил к практической подготовке бригады к операции по разгрому
Трояновского гарнизона. Как сообщал в ЦК КП(б)Б подполковник Коваленко, в штабе
бригады был разработан неплохой план ее проведения, партизаны имели
превосходство над противником в живой силе и вооружении[98]. Для усиления межрайком выделил в помощь Рябышеву
отряд имени Кирова (45 человек). Тем не менее, эта операция была проведена
провально. Ее осуществление было возложено на второстепенных лиц, командир
бригады и командиры отрядов в ней не участвовали, а передоверили ее проведение
начальникам штабов[99]. Майор Рябышев непосредственное проведение операции
поручил своему начальнику штаба капитану Курочкину[100].
Капитан Николай Алексеевич Курочкин, начальник штаба
494 полка 17 стрелковой дивизии, был взят в плен 5 августа 1941 года под
Великими Луками. Из лагеря для военнопленных, расположенного в Каунасе, бежал 3
июня 1942 года, в бригаде «Старика» объявился 2 сентября и по настоянию
Рябышева (после соответствующей проверки через БШПД[101]) был назначен начальником штаба: в прошлом, до войны,
Курочкин учился в Академии им. Фрунзе. Как утверждал работник особого отдела
«Старика» Яков Кондыба, в качестве начальника штаба бригады Курочкин проводил
некоторые боевые операции, но, как правило, все они кончались провалом[102].
Ничем не проявил себя Курочкин и при проведении Трояновской
операции. Можно считать, что она вовсе не состоялась. В день получения приказа
от Старика, когда бригада уже была готова выступить в поход, к месту ее
дислокации прибыл начальник военно-оперативной группы полковник Абрамов,
проверил готовность бригады, побеседовал с партизанами о предстоящем бое и
убыл. Через несколько минут после этого Старик перенес операцию на два дня,
мотивируя это тем, что не были отпечатаны листовки к полицейским, без которых
трудно было достичь необходимого эффекта от налета на гарнизон. Только через 5
дней бригада вышла на операцию. На марше, не дойдя 7-8 километров до Трояновки,
партизаны встретились с противником, который устроил на дальних подступах к
деревне засаду. Потерь Курочкин, вероятно, не имел, поскольку быстро отвел
бригаду на 1,5 километра и только после этого открыл ответный огонь по
противнику. Впрочем, тот не стал ввязываться в перестрелку и не преследовал
партизан[103].
Судя по всему, причиной срыва этой операции была
утечка информации из бригады либо даже из дивизии. На это указывает то
обстоятельство, что противнику было известно время выступления партизан и их
маршрут – они верно определили место для засады. Об этом же, вероятно,
свидетельствует и еще один факт. Как позже выяснилось, в то время как
разворачивались описанные выше события, противник на автомашинах с живой силой
курсировал в районе между Холопеничами и Моисеевщиной[104], то есть в контроперации были задействованы силы не
только Трояновского гарнизона, но и как минимум, немецких войск из Холопеничей.
Партизанское руководство, впрочем, во всем обвинило
командование бригады «Старика». Главные претензии были направлены в адрес
командира бригады Рябышева, который не участвовал в операции, а оставался в
расположении лагеря, причем в день ее проведения организовал в своей землянке
вечер танцев[105], с пьянкой и женщинами[106].
[1] НАРБ, Ф. 4п, оп.33а, Д.269, Л. 3.
[2] Беларусь у Вялікай Айчыннай вайне 1941 – 1945.
Энцыклапедыя. – Минск, 1990, стар. 67.
[3] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д.268, Л. 1.
[4] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л.132.
[5] НАРБ, Ф. 4П, оп.33а, Д.268, Л. 1.
[6] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д.269, Л. 3.
[7] Титков И.Ф. Бригада «Железняк». – Минск, 1982, с. 83.
[8] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д.269, Л. 3.
[9] Титков И.Ф. Бригада «Железняк». – Минск, 1982, с. 83.
[10] Шарков
В.А. У берегов Палика. – Минск, 1969, с. 17.
[11] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д. 268, Л. 2 – 3.
[12] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 155.
[13] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л. 8-9; НАРБ,
Ф.1450, Оп.4, Д. 219, Л. 21
[14] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 167-168.
[15] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 12, Л. 31.
[16] НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д.301, Л. 56 (оборотная
сторона).
[17] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л. 7.
[18] Партизанские формирования Белоруссии в годы
Великой Отечественной войны (июнь 1941 – июль 1944) – Минск, 1983, с. 493
[19] НАРБ, Ф. 4П, оп.33а, Д.270, Л. 27.
[20] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 8.
[21] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 167.
[22] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301 Л.132.
[23] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 145
[24] Бригада «Железняк». – Минск, 1982.
Стр. 84
[25] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 2.
[26] НАРБ, Ф. 4П, оп.33а, Д.270, Л. 80.
[27] НАРБ, Ф. 1405. Оп. 1 Д. 694, Л. 1.
[28] НАРБ, Ф. 4П, оп.33а, Д.270, Л. 80.
[29] Титков
И.Ф. Бригада «Железняк». – Минск, 1982, с. 85, 88
[30] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.38 - 40
[31] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 50.
[32] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.40.
[33] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 37.
[34] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2, Д. 933, Л.39
[35] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.40.
[36] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.46.
[37] НАРБ, Ф. 4П, оп.33а, Д.268, Л. 31 – 32.
[38] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 44.
[39] Памяць. Гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў
Беларусі. Докшыцкі раён. – Мінск, 2004, стар. 345.
[40] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л. 38 – 39.
[41] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.40.
[42] НАРБ, Ф. 4П, оп.33а, Д.268, Л. 16.
[43] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 145.
[44] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 219, Л. 20.
[45] НАРБ, Ф.1450, Оп. 8, Д.204, Л. 244-245, Д.34,
Л.62, Д.270, Л. 67.
[46] НАРБ, Ф.1450, Оп. 2, Д. 923, Л. 53.
[47] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л. 25.
[48] НАРБ, Ф.1450, Оп. 2, Д. 923, Л. 53
[49] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л.39.
[50] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185, Л. 334.
[51] НАРБ, Ф. 1405, Оп. 1. Д. 755. Л. 2, 3
[52] К’яры Бернгард.
Штодзеннасць за лініяй фронту. Акупацыя, клабарацыя і супраціў у Беларусі (1941
– 1944 г.) – Мінск, 2008, стар. 190.
[53] Туронак Юры. Беларусь пад
нямецкай акупацыяй. – Мінск, 1993, с. 90.
[54] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.51, Л. 38 – 39.
[55] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л. 18.
[56] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л. 21.
[57] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52. Л. 17.
[58] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л. 23.
[59] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л 212.
[60] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л 212.
[61] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а. Д. 78, Л. 30.
[62] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 36.
[63] НАРБ, Ф. 4п, Оп.33а, Д.301, Л. 57.
[64] ГАМн, Ф. 1039, Оп. 1Д.51, Л.11.
[65] НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д. 187, Л. 42.
[66] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 56.
[67] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 56.
[68] НАРБ, Ф. 1405, Оп. 1, Д. 2011, Л. 14-15.
[69] НАРБ, Ф. 1450, Оп.4 Д. 219, Л. 59.
[70] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 125.
[71] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 175, Л.14-15.
[72] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 175, Л.15.
[73] НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д.174, Л. 11.
[74] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л 212.
[75] НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д.174, Л. 11.
[76] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 213, Л.12.
[77] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 955, Л.25
[78] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л.25
[79] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 92.
[80] ГАМн, Ф. 1039, Оп.1, Д.52, Л 212.
[81] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 168, Л. 308.
[82] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 187, Л. 49.
[83] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 227, Л. 4.
[84] НАРБ, Ф. 1405, Оп. 1, Д. 955, Л.56.
[85] НАРБ, Ф. 1405, Оп. 1, Д. 955, Л.48.
[86] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 590, Л.6.
[87] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 270, Л. 6.
[88] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 92.
[89] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2, Д. 1365, Л. 15.
[90] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 2011, Л. 17 - 18.
[91] ГАМн, Ф. 1039, Оп. 1, Д. 152, Л. 11.
[92] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 174, Л. 16.
[93] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 219, Л. 46.
[94] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л.29 (оборотная сторона).
[95] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л.28.
[96] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 956, Л.29.
[97] НАРБ, Ф. 1405, Оп.1 Д. 955, Л.56.
[98] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 270, Л. 6.
[99] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 268, Л. 12.
[100] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 123.
[101] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д.11, Л. 151.
[102] НАРБ, Ф. 1450 Оп.4 Д. 219, Л. 59.
[103] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 123.
[104] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 123
[105] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 270, Л. 6.
[106] НАРБ, Ф. 4п, Оп. 33а, Д. 301, Л. 123.
Комментариев нет:
Отправить комментарий